Крысеныш (MoranDzhurich)

Апрель размазывал серые сопли по простывшим вечерним улицам, прохожие медленно брели по тротуарам, шмыгая носами, чавкая ботинками по слякоти, мечтая о том, чтобы поскорее добраться до дома, о кружке горячего чая или рюмочке чего покрепче — для согрева души. Да, скрасить унылую жизнь не мешало бы.

Митяй тоже шел домой, с тренировки. Только походка его была энергичной и разухабистой. Ботинки его так и расплескивали ледяную жижу из подмерзших луж. Внутри его всего раздувало от гордости за себя и боевого задора. Митька ходил в секцию по боксу всего два месяца, но кое-что уже умел, и тернер его сегодня хвалил. Ему даже захотелось, чтобы сейчас на него из дворов выскочили какие-нибудь гопники и напали. А он бы их всех раскидал! Ему хоть и 14-ать, но он и со взрослыми парнями смог бы справиться. Тем более, он выше на голову всех своих одноклассников.

Но, гопники, проходящие мимо, здоровались с Митькой, спрашивали чо-как и шли дальше. Потому что в маленьком городке, живя в одном районе с рождения, всех он уже знал, и со многими ходил в один детский сад, а потом в школу. Митяй даже с детдомовскими, что в их школе учились, подружился, хотя пацаны оттуда были все, как один, на учете в детской комнате милиции.

Правда, пара Митяевских приятелей оттуда уже уехала на малолетку за кражи, а один — за разбойное нападение в составе группы.

И вот тогда Митя Герасимов решил, что надо что-то поменять в своей жизни. Хватит шариться с дружками по заброшенным домам, где, конечно, было интересно, но и была опасность ввязаться в очередное “дело”, которое его может привести не только на учет, но и на скамью подсудимых. А такие дела его приятели придумывали постоянно.

Три месяца назад Митька стоял на шухере, пока детдомовские обносили закрытые на зиму дачи, а потом трясся еще неделю, что за ним придут, хотя ничего он из “добычи” не взял. Они с матерью хоть и жили небогато, но не тащить же домой банки с соленьями и оленьи рога, которые ему достались при дележке хабара. Единственное, что он унес с тех дач — маленького рыжего котенка, которого, видать, бросили там помирать хозяева. Он был тощий, жалкий, и так отчаянно орал, что Митяй не смог отпихнуть его и уйти. Посадил за пазуху. Мама сначала ругалась, а потом пожалела бедолагу. Котенок остался и был назван Шуриком. А Митька потом еще долго убирал за котом, пока тот не приучился ходить в большую банку из-под селедки, в которой был насыпан песок, что приспособили ему под туалет.

Вот как раз тогда Митяй представил себе, что за ним придут из милиции, и уедет он в колонию к таким же бравым ребятам, как его знакомые, мама останется одна, маленький Шурик больше не будет мурчать у него под боком, когда он смотрит телек, и ему стало страшно.

Жить в колонии с жесткими отморозками ему не хотелось. И он решил. Митя Герасимов станет звездой бокса. Как Леннокс Льюис — само спокойствие на ринге, трехкратный чемпион мира и просто очень добрый человек. Мама сначала была против, говорила, что ему там последние мозги отобьют, а потом решила, что все же лучше, чем по улице шалаться. Да и тренер на нее впечатление произвел.

Из-за угла пятиэтажки вывернула троица громко ржущих подростков. Митяй очень захотел перейти на другую сторону улицы или свернуть во дворы. Это были его старые знакомые — старшаки из детдома. Сиба, Конь, и Лена Лошадь. Они были на два года старше Митьки, и пугали его до усрачки. По слухам, Сиба уже отправил на тот свет пару людей, а Конь и Лошадь занимались тем, что “обували” припозднившихся прохожих, “лохов”, по их словам.

На Сибе красовались новые высокие кроссовки, джинсовая куртка на белом меху и выпендрежные светло голубые джинсы на два размера больше. Конь, как обычно, щеголял в трениках адидас, а Лошадь — в короткой кожаной юбке, высоких ботинках на платформе и ЦСКовском красно-синем шарфе.

— Аааа, Митяй- ибантяй! — заорал Конь, и пути назад уже не было. Шмыгнуть куда-то уже не получится. Митька погреб вперед, позабыв, как он хотел раскидать всех отморозков района.

— Чо, боксер, мамка борцовки-то купила? — Сиба дружески толкнул Митьку в плечо, и сделал вид, что хочет пробить двоечку.

— Да нет, откуда у нее деньги? На хлебозаводе зарплату булками выдают. — Митя опустил глаза, обозревая забрызганные весенней грязью голубые джинсы Сибы.

“Явно уже обули кого-то на штаны.” — подумал он.

— О, Димка, за твоим домом, на стройке, жмура нашли! — захлебываясь от восторга стала тараторить Лошадь, — Мы уже ходили смотреть, правда карманы у него уже пустые, но все равно интересно. У тебя же окна туда выходят? Пойдем к тебе, позырим, как менты приедут. А то на улице холодно.

Окна Митяевой квартиры выходили аккурат на строящийся уже лет шесть детский сад. Долгострой завис, даже сторожа оттуда убрали. Бетонная коробка без крыши стояла, уныло зияя черными проемами окон, и только ветер гулял по этажам, закручивая серую пыль в маленькие смерчи. Да еще там поселились одичавшие собаки, целой стаей. И даже, говорят, задрали мальчишку, что там лазил. Остальных это не отпугнуло, и стройка, естественно, стала площадкой для игр и приключений на жопу для местных пацанов, а также пристанищем для бомжей и прочих маргинальных личностей. Жмуры там обнаруживались стабильно, раз в месяц. То пристрелят кого, то забьют, то сам упал со второго этажа на торчащую арматуру.

— А время сколько? — Митька часов не имел, а на улице уже стало смеркаться.

Сиба задрал рукав джинсовки, сверкнув металлическим браслетом, нажал на кнопочку, подсветив экран часов “Монтана”.

— Полшестого уже.

— Не, ко мне нельзя, ща мама со смены придет. — с облегчением соврал Митька.

В прошлый раз, забурившись к нему домой, эта троица сожрала все, что было в холодильнике и из “стенки” пропала бутылка коньяка, которую мама хранила на свой день рождения. Так влетело тогда за таких гостей, что Митяй надолго запомнил, что домой детдомовских пускать нельзя.

— А, ну и ладно, мы все равно к Очкарито на вписку шли. У него родаки на смене. Будем порнуху смотреть. Я такую кассету сперла у одного хмыря — отвал башки! — Лошадь достала из сумки видеокассету и показала Митьке написанное от руки название фильма.

“Белоснежка и семь гномов” — прочел Митька. Вот дебилы, детские сказки за порнуху приняли, подумал он, но вслух ничего не сказал, и быстро распрощавшись, все еще ощущая дружеский пинок по заднице, порысил домой.

Окна домов раскрашивались в желтые, белые, красные цвета, люди включали свет, приходя с работы, где-то сквозь открытые форточки доносилось звяканье посуды, разговоры, что-то шипело на сковородках, наполняя воздух вкусным запахом еды.

“ Ммм.. Картошечки бы сейчас жареной… С колбаской. “ — замечтался Митька, проходя мимо очередного окна, где из форточки сочился запах жареного лука. Он отлично знал, что дома, кроме опостылевших булок с изюмом и хлеба ничего нет. Матери не давали зарплату уже два месяца. С хлебозавода много не унесешь. Так что на ужин его ждало молоко в трехлитровой банке и булки. Нет ,это, конечно, вкусно, но за полгода что угодно надоест. А за последний месяц надоело втройне.

Шлепая размокшими ботинками по лужам, Митька сосредоточенно мечтал о том, как он вырастет, и станет таким же крутым, как дядя Миша из 14 квартиры, откроет два ларька, где будет продавать пиво в банках, ликеры, фанту, пепси и сникерсы. А жвачки “Турбо” будет просто раздавать детям. И даже детдомовским. Купит джип и красивую пушистую шубу матери. И десять килограммов мяса. Чтобы каждый день на ужин. И дома у них будет также вкусно пахнуть, жареным мясом, луком и…

— Придет серенький волчок. И утащит за бочок…

Митька замедлил шаг. Что-то было не так. В синих сумерках и его мечтах что-то нарушилось, выбилось из привычной колеи.

— И потащит во лесок, под ракитовый кусток… Ммм-м. Ммм -м. Спи. Тебе не больно уже. Спи.

Митяй завертел головой, пытаясь понять, откуда доносится странное пение.

— Спи… Спи… Ммм-м. Придет серенький волчок…

На ступеньках давно закрытого, по причине пожара, продуктового сидел маленький мальчик. Вихрастая голова почти утонула в воротнике пальто, явно взрослого размера. Он сидел покачиваясь, убаюкивая на руках кого-то. Играет что ли так поздно, подумал Митяй. Но почему один в такое время? Да и холодно уже к вечеру, а мальчик в одних тапочках на босу ногу. А по ночам до -10 еще бывает.

Митька решительно подошел ближе. Мальчик был весь какой-то грязный, замурзанная мордашка, руки красные и шелушащиеся, пальцы черные уже. На руках он качал маленького серенького… Котенок что ли? Митька пригляделся. Беспризорник или детдомовский, что сбежал. Их тут много было. Появлялись и пропадали.

— Мальчик, нельзя на холодном сидеть! Простынешь! — Митяй хоть и был хулиганистым пацаном, но твердо помнил, что о маленьких надо заботится. — Где твои родители?

Мальчишка поднял серое, худое лицо и заулыбался, светя гнилушками зубов. На щеках его светлели дорожки от слез, под носом застыли размазанные сопли. Митька посмотрел на торчащие из-под драпового пальто ноги мальца в легких пижамных штанишках с нарисованными машинками, и нахмурился.

— Ты чего тут делаешь? Заблудился?

Мальчик улыбался и молчал, покачивая на руках серенькую зверушку. Видно было только меховую спинку. “Может он котенка домой принес, а ему сказали отнести туда где взял? Вот и сидит тут. “ — Митяй смотрел на мальчика и ему становилось все жальче этих двоих.

— Где твои родители? — еще раз спросил он.

— А мама пьет. — у мальчика голос был хриплый, словно он был простужен. Ну, хоть не беспризорник, и то хорошо, решил Митяй.

— Пойдем, я тебя домой отведу. Ты заблудился?

— Нет. Я просто сплю. И Серенький спит. Я его нашел у крыльца. Он хороший.

Митька ничего не понял, но догадался, что Серенький — это котенок у мальчика на руках. Ну точно, хотел принести домой, а ему запретили.

— А мама-то где твоя? Уже холодно, тут нельзя сидеть, ты замерзнешь. Пойдем, я тебя провожу до дома.

— А мама меня выгнала. Я на веранде, за кадушкой сплю. Она меня еще не нашла.

Мальчик снова склонился над своим серым питомцем и забаюкал его. Митька топтался рядом, не зная, что предпринять. Странный мальчик какой-то. Ну, ладно, мать его с котом погнала, но почему он за кадкой на веранде спит? И вроде бросить его тут нехорошо. Мало ли что может с мальцом случиться. Вон, прохожие идут, ни один не остановился, не проверил, что тут не так.

Решение пришло быстро.

— Ты, наверное, есть хочешь? Пойдем, я тебя накормлю, а потом дом твой поищем.

— Да я еще не очень есть хочу, — прохрипел пацан, — а Серенький спит.

— Пойдем, ты в одних тапочках, простынешь ведь.

Мальчик встал, вцепившись грязными ручонками в серую зверушку. Из-под рукава пальто выпал длинный серо-розовый крысиный хвост.

— Это че там, крыса? — Митька чуть отступил и скривился.

— Это Серенький. Он хороший. — мальчик вытащил из подмышки длинную мордочку крысюка. Из раззявленной пасти капало черное. Крыса явно была дохлой.

— Ты чего, она же мертвая! Выкинь!

Пацан обиженно засопел и загундосил в нос:

— Это Серенький, он спит просто. Ему было больно, а теперь не больно. Если больно — надо песенку спеть. Я ему пою.

— Зачем петь? — Митька опять ничего не понял.

— Когда меня мама била — было больно. А бабушка песенку споет — и не больно. Бабушка умерла уже. Но я помню, что надо петь.

Мальчишка снова закачался, баюкая на руках крысу.

— Придет серенький волчок, и укусит за бочок… Вот видишь, он спит, ему уже не больно.

— Да с чего ты решил, что он спит?! Он сдох! — Митька уже кричал, отчаявшись доказать странному пацану свою правоту.

— Он не ест! Смотри. — мальчик достал из кармана пальто кусок хлеба. Он был засохший и весь в пятнах зеленой плесени. — Ешь, Серенький, ешь. Это вкусно.

Малец пихал в раскрытую пасть крысы заплесневелый сухарь, на хлеб падали капли черной загустевшей крови.

— Вот видишь? Он не ест. Значит, он спит. Я тоже не ем, когда сплю.

Ну, логично, подумал Митька, и потянул за рукав пацана. Что бы там ни было, надо его домой завести, покормить, а потом придет мама и решит, куда его — в милицию или может он скажет ей, где его дом.

— Пойдем. Не бойся. Моя мама тебе поможет.

— А моя мама сказала: “ Будь ты проклят, довесок чертов!” — тут же доложил пацан, шлепая по подмерзшим лужам следом за Митяем.

— Почему так сказала?

— Ну, папаша мой скотина, а я довесок от него. Я, правда, его никогда не видел, к нам другие папы жить приходили. Не мои.

Ничего не понимая в этих мамах-папах мелкого, Митька шел и знал одно — надо завести пацана в тепло и дать поесть. Потом разберемся. Мальчик шел рядом, хриплым голосом тараторя так, словно с ним год никто не разговаривал.

— А еще, у меня была собака. Но дядя Коля ее выгнал. Она выла во дворе. Не давала спать. А вчера я спать не давал маме и дяде Вите. И они меня выгнали на веранду. А мне страшно было очень, они сначала кричали, потом стали драться, а потом на кровать легли, а потом он маму бить опять стал.

Митьку окатило, словно кипятком. Навстречу ему шли его одноклассницы. Косицына и Лерка. И как уж он не хотел, чтобы Лера увидела его в такой компании. Скажет потом, что он с детишками возится, бомжонков за собой таскает. А Косицина завтра же всем растрезвонит, что у него дружок — беспризорник с крысой дохлой. Лера ему очень нравилась, но Митька никогда и взглядом не решился бы это показать. Уши Митьки зажглись жгучим огнем, ноги сами стали загребать весеннюю слякоть медленнее, и все норовили свернуть в первый попавшийся двор. А пацан все хрипел и хрипел что-то, семеня позади. Рассказывал, как мать его разозлилась, что он не спит, и выставила его на веранду. Что там холодно было, и он залез за кадку, где раньше капусту солили, нашел бабушкино пальто, надел, да и заснул там. Потому что стучать в дверь и плакать устал, и замерз очень.

Но девчонки просто прошли мимо, Лерка небрежно махнула ему рукой и все. Даже не спросили ничего. Митяй почувствовал, что он для Леры просто пустое место. Не интересен ни в каком моменте. Нигде. Никак. На душе стало так погано, так больно, что у Митяя заломило в переносице.

— Как зовут тебя? — задал он вопрос неожиданному подопечному, чтобы отвлечься от душевных терзаний.

— Ааа.. Ну, как.. Не помню. Наверное… Серый?

— Серый? Сережа что ли?

— Ну… Наверное.

Они подошли к Митяевскому дому, привычно светящемуся желтыми квадратами окон. В соседнем подъезде, на втором этаже, орала музыка, в распахнутом окне кто-то курил, свесившись за подоконник, подпевая популярной песне.

— Я посылаю всё на …ууй

Первым делом я шлю на ..ууй тебя.

Именно тебя,

И никого другого, у-о-у-о… — орало тело, а потом стало блевать так же громко, как пело.

Под окнами дома расплескивался кислый дух свободы 90-х.

В тамбуре Митькитного подъезда опять не было света — лампочку сперли. Продвигаясь мелкими шажками, он добрел до лестницы на первый этаж. Жил он на втором.

— У вас тут как у нас в коридоре, тоже темно. — хрипатый голосок стукнул в спину.

На втором свет был, тусклая лампочка за железной решеткой не оставляла воришкам надежды. Митька достал ключи, открыл дверь квартиры и повернувшись, посмотрел на пацана. Тот так и стоял, со своей дохлой крысой на руках, в грязных мокрых тапках и древнем пальто, с дырками, прожранными молью. А еще от него воняло. Или от крысюка, кто разберет… А мама, если застанет такого гостя — не обрадуется.

— Ты здесь постой минутку, я тебе вынесу поесть.

Пускать мальчика домой Митяй не хотел еще по причине того, что уже не был уверен, правильно ли он поступил. Вроде и жалко его, а вдруг сопрет чего? Странный он какой-то. И крыса эта еще. Но, захлопнуть дверь перед носом страдальца тоже было невежливо, и парень отставил ее приоткрытой.

Прошел на кухню и стал искать во что бы налить молоко. Так, чтобы не жалко было отдать насовсем. Рыжий Шурик прибежал на звук открывающегося холодильника и завертелся у ног, подергивая хвостом и мурча.

— Сейчас, сейчас и тебе дам. Там мойва тебе. — успокоил пушистого друга Митяй.

Взял из хлебницы булку с изюмом побольше, литровую банку, в которую налил молоко, и вышел на площадку. Никого там уже не было.

— Эй, Серый, ты где?

На первом этаже послышалась какая-то возня и сдавленное шипение, словно кому-то палец прокусили. Митяй пошел вниз. У дверей третьей квартиры в полумраке возились две фигуры — большая и маленькая. Большая тянула маленькую за руку и что-то неразборчиво шипела сквозь зубы.

— Э, ты че делаешь? — заорал Митька, — А ну пусти его! Я милицию позову!

Силуэты застыли. Большой медленно обернулся. Блеснули белым глаза. Парень уже привык к полутьме и различал, что пацана держит за руку высокий тощий дед в телогрейке или коротком тулупе, сапогах до колен, в которые были заправлены мешковатые штаны. Белая борода и длинные волосы, лица особо не различить, но вот глаза — они бликовали, как у кота.

Митька поставил банку с молоком на пол, сверху положил булку, и приготовился биться с дедом, явно задумавшим что-то недоброе. Откуда только он тут взялся, не из нашего дома же вообще, подумал парень, и спустился на ступеньку ниже.

— Шшшто, прикармливаешь его уже, гаденыш? — прошипел дед. Голос его звучал словно наждачкой стену обдирали, тихо, но на спине как будто кожу свезло. — Все равно он со мной уйдет.

Митька сжал кулаки.

— Отпусти пацана! — отчаяние заливало душу, его стало потряхивать.

— Его мать уже отпустила. — скрежещущий смешок деда заставил парня застыть на месте.

“ Может, это его дедушка? Искал его и нашел? А я тут в драку лезу.” — мысли метались в Митяевой голове, как белки.

— Он же маленький, как она его одного отпустила? Он в тапках одних ушел!

— Как, как… С проклятьями отпустила, знамо. А в чем ушел, в том и ходить будет. А теперь я его заберу. Он наш таперича.

Митяй уже ничего не понимал. Мать выгнала мальца, а дед его забирает?

— Мальчик, я не хочу с ним, я с тобой хочу, к маме хочу! — внезапно зарыдал пацан и Митьке стало страшно. Что он мог решить в такой ситуации?

А дед уже тянул мелкого вниз по ступенькам, во тьму. Пацан упирался, крепко держа подмышкой своего серого дохлого дружка. Крысиный хвост мотался светлой веревочкой в полумраке.

— Возьмите ему булочку, она свежая. Он есть хочет же. — Митька спустился еще ниже, протягивая булку.

— А ты таких не прикармливай, дурень. Ему твоя булочка, как мертвому припарки. — дед еще раз дернул пацана за руку, так, что тот слетел с последних четырех ступенек вниз, и втянул его под лестницу, в темный угол, где обычно было нассано или лежал чей-то мусор.

— Не хочу! — еще раз донеслось снизу и все стихло. Подъездная дверь не хлопнула, но на площадке наступила тишина. Ни шороха.

Куда они делись? Митька так и стоял с протянутой рукой, в которой была булка с изюмом. Проверять, что там под лестницей, ему идти не хотелось.

Дома он налил требовательно мяукающему Шурику молока из той банки, положил ему мойвы, положенную порцию в 4 штуки, и сел за уроки. Быстро закончил с алгеброй и русским. Но вот заданная по литературе “Капитанская дочка” никак не читалась. Перед глазами стоял замерзший странный мальчик в драном пальто, убаюкивающий дохлую крысу, как ребенка.

Правильно ли он поступил, не защитив его от деда, не менее странного? Или у них вся семья такая? А если это не его родственник, а просто случайный человек? И куда он пацана утащил? Под лестницей в подъезде выхода не было. Темнота и сплошная стена. Устав мучаться от таких мыслей, Митька сосредоточился и прочел еще пару страниц. В зале задребезжал телефон. Звонил Мишка, Митяевский приятель. Не успел парень взять трубку, как в ней загундело басом.

— Але, але, Митька! Нам заводские стрелку на завтра забили, ты пойдешь?

— Не, Михан, я не могу.

— Ты че, ссыкло, за своих встать не можешь? Боксер в штаны насёр. Не может он. У тебя чего, очко поджалось? Нас всего восемь против них, нас же обиздюлят как бобров. — Мишка напирал, говорил что так не по-пацански поступать, что ему потом на районе житья не будет и прочее.

— Я че, дурак против арматуры с голыми руками идти? Да и знаю я, чего вас на разборки тащат, ты ж с Кривым заводского стопорнул у школы, а там ничья территория. Так что нечего тут.

— Ну ты и ссыкло. Я это запомню. — продолжал бухтеть Мишка.

Тут Митяй вспомнил волшебное заклинание.

— И мне тренер запретил. — победно добил он, а сам подумал, что Мишка сам дурак, и впрягаться за него он никогда больше не будет. Больно надо. У него мама одна. И Шурик.

— Ааа.. Ну чего ж ты сразу не сказал… — разочарованно протянул Мишка, — на соревнования поедешь?

Слово тренера, хоть по какому виду спорта, было законом и выполнялось беспрекословно. И если он запретил ввязываться в драки, то значит есть на то веские причины.

— Может быть. — соврал Митька и положил трубку. Да что за день такой сегодня!

Мама пришла поздно и уставшая. Они выпили чаю, немного посидели еще на кухне, Митяй рассказ ей как дела в школе, что тренер сегодня хвалил его, и что “Капитанская дочка” — нудятина страшная. На что мама тяжело вздохнула, погладила его по голове и ушла спать.

Всю ночь Митька ворочался. Просыпался от каких-то невнятных звуков, лая собак, доносившиегося со стройки, с открытой форточкой было холодно, с закрытой — жарко. Снился высокий тощий старик со светящимися глазами, что тащит его куда-то в темноту, а рядом с ним стоит тот замурзыка в бабкином пальто и мокрых тапочках. И крыса, лежащая на его руках, говорит:

— Спи, спи… Тебе уже не больно.

Будильник зазвенел, Митька подскочил и, нашарив тапки, пошел в ванную. Потом стал собираться в школу, стараясь не разбудить маму. У нее сегодня выходной. Заправляя постель, он обнаружил, что вся простыня усыпана крошками. Да еще такими твердыми, как от сухарей. Вон только он в постели не ел никогда. Что за фигня? А под подушкой обнаружился кусок заплесневелого хлеба. Твердый, в зелено-синих пятнах, как будто с помойки притащенный.

Он озадаченно покрутил в руках неожиданную находку, стряхнул крошки с кровати. Может, Шурик такой подарок ночью притащил? Но как умудрился под подушку затолкать?

Еще три дня прошли в каком-то сонном оцепенении. В школе он все делал на автомате, Мишка с Кривым еще раз приходили на переменах уговаривать выйти на стрелку вместе с ними, все равно никто, мол, не узнает. Лерка хихикала с подружками, и парню казалось, что она смеется над ним, на тренировке он был рассеян, схлопотал от спарринг-партнера и выговор от тренера. Короче, все было серым, унылым и враждебно настроенным.

Как-то, вернувшись из школы, он застал дома мамину подругу, тетю Свету, она только что пришла и разувалась в коридорчике. Тетя Света переехала в их город два года назад, работала в парикмахерской, знала всё и обо всех, и охотно делилась знаниями с Митяевой мамой. Городские новости она разносила быстрее, чем их печатали в газете.

— О, Митька, какой жених-то вырос, а? — заорала парикмахерша, снимая с белых кудрей пушистый красный берет. — А шо зарос так? Давай, я тебя постригу, машинку как раз забрала с работы.

Митька смущенно замялся, помог повесить ей пальто на вешалку и постарался незаметно слинять к себе в комнату. На кухне уже готовились к посиделкам. Мама расставила чашки с чаем, и достала бокалы.

Светлана доставала из сумки какие-то свертки, бурча, что подруга стесняется принять дополнение к столу.

Потом Митяю вручили полкруга краковской колбасы, просто одурительно пахнущей, полбатона хлеба, чашку чая и велели не мельтешить на кухне.

Сидя перед телеком, вкушая дары и прославляя парикмахерское искусство тети Светы, за которое ей перепадали такие ништяки, Митька все же краем уха прислушивался ко взрослым разговорам. Он уже шел на повышенных тонах.

— Так она пьянь подзаборная! У ей же ни стыда ни совести! А как на похоронах рыдала, как рыдала! Нажралась потом як свинья, да под гробом лежала. — поносила кого-то тетя Света со слезой в голосе. — Дак мальчонку-то знаешь где нашли? На веранде, за кадкой с капустой. Он там в уголочке приснул, да замерз, маленький. А эта тварь говорит, что выбежал, мол, на улицу, а как стучал, не слышала она — бухая была. Дак ее хахаль, Витек, с заводских, всем зато растрепал, что она пацана сама выгнала, он ей трахаться мешал, да забыли потом про него аж на два дня. Во как. Да ты ж подумай, у других детей нет, хоть тресни, а эта своего родного на мороз выгнала. И как земля таких носит? Ира, ты ж знаешь как я своего хотела? Да ни хрена не вышло. А вот у такой дите шо тряпка — не нужно и выкинула. Ой, налей мене скорее, шо творится, шо творится…

У Митьки что-то щелкнуло в голове. Мальчик с крысой. Довесок проклятый. Который говорил, что за кадкой спит и мама его еще не нашла. Нашла через два дня, а сегодня похороны были. Он же умер в ту ночь, как его мать выгнала, замерз. Где-то в груди противно заныло. Как такое может случиться? И что за дед его забрал? Митька в ужасе опять прислушался к кухонным разговорам. Мама шмыгала носом и что-то успокаивающе бубнила подруге, звякали бокалы, тетя Света, понизив голос, рассказывала что-то еще. До Митьки долетали обрывки фраз :

— … так она сама сказала, шо прокляла его. Да, набухалась и прощения просила типа, что сказала так. А ты знаешь, кем проклятые матерью становятся? … Дааа… эти дети… из могилы…  упыри…  Да ты шо, вот те крест. Мне бабка рассказывала. А эта тварь…  … за ними демоны приходят и…

Парню колбаса не лезла в рот. Он же его видел. И накормить хотел. Как это? Может, тетя Света напутала чего и вообще не про того пацана говорит?

Трясло его до самого вечера, уроки на завтра так и остались не доделаны — в учебниках были буквы, которые не складывались в слова, в голове пустота, перед глазами маячил серо-розовый крысиный хвост. А ночью ему казалось, что со стройки доносится пение. Кто-то поет про серенького волчка хриплым детским голосом.

Через неделю вся эта история забылась, Митька увлекся идеей отлить из свинца кастет. Несколько дней он шарился по свалкам и за гаражами, в поисках старых аккумуляторов, и нашел один. Аккуратно его разбил, достал пластины, и, завернув добычу в газеты, доволок до стройки у дома. Там как раз валялась мятая жестяная банка и было место для костра. Главное, чтоб никто раньше времени не пришел, а то делиться придется. Пацанам тоже свинец нужен.

В банке плавала серебристая жидкость, красиво переливаясь разными цветами, Митяй уже в своих мыслях расхаживал с кастетом, и даже может у него получится кастет лучше, чем у Сибы, он его так обточит!

Где-то в весенних сумерках лаяли собаки, ветер гулял в пустых проемах окон, гудя и завывая, Митька увлеченно мешал железным прутком расплавленный свинец, размышляя, какую придать ему форму. Хотя, все равно потом плавить. За спиной что-то неуловимо изменилось. Повисла странная тишина. Митька резко оглянулся. На бетонной плите, наполовину вросшей в землю, стоял тот мальчик. С крысой на руках. В том же драном бабкином пальто и тапках. Мальчик переминался с ноги на ногу, в тапочках хлюпало. Лицо пацана стало еще грязнее, пальцы еще чернее. Глаза словно провалились вовнутрь, оставив темные провалы на лице

Он стоял, покачивая своего серого дружка на руках и молчал.

— Ты тут откуда? — у Митьки екнуло сердце. — Опять потерялся?

Пацан ощерился, обнажив заострившиеся желтые зубы, и спрыгнул с плиты.

— Ты чего, пацан? Тебя дед отпустил тут гулять? Тебе тут нельзя.— Митяй говорил и понимал, что несет чушь какую-то. Ему почему-то было очень страшно, хотя он был больше этого задохлика в два раза и сильнее.

Крыса на руках пацана встрепенулась и шмыгнула к нему за пазуху. Живая? Митяй выпучил глаза. Или другая уже? Мертвый мальчик подходил все ближе, рот его растягивался все шире, а маленькие гнилые зубки становились все острее.

— Тебе че надо? — заорал Митяй и чуть не угодил в костер, оступившись. — Че надо? Пошел отсюда, крысеныш!

Маленькая фигурка резко скользнула куда-то за спину парню, он почувствовал сильный толчок и упал лицом в костер, опрокинув банку со свинцом. Жалящий сотнями игл жар вцепился в кожу, сдирая ее с лица, Митяй завопил, забил руками по пламени. Тот, что навалился сверху, словно каменной плитой прижал подростка к земле. В шею ему впились острые зубы, выдирая, вытягивая мясо и вены, высасывая жизнь и тепло тела. Кровь, заливая все вокруг, смешалась с серебистой лужицей расплавленного свинца и зашипела. Вскоре костер потух, стало темно, и только ветер разносил по заброшенной стройке запах паленых волос и крови.

хххххх

— Сиба, глянь, там опять жмур! — троица детдомовцев пробиралась по стройке между битым кирпичом, освещая себе путь ручным фонариком. — Пошли проверим, мож есть че.

— Фууу.. — скривилась Лошадь, — тут кровяки по колено, и жгли его видать. Наверно, чтоб не узнал никто. Не трогай его, Колян!

Конь как раз собрался перевернуть тело и застыл с протянутой рукой.

— Ребзя, это ж наш боксер… За что его так?..

— Пойдем отсюда, не трогай! — рявкнул Сиба, и дернул дружка за ворот куртки, — Не наше дело. Видать, связался не с теми.

Троица исчезла, растворившись во тьме.

В недостроенной коробке дома тоскливо завывал ветер, лаяли собаки, и откуда-то доносилось:

— Спи, тебе уже не больно, спи. Придет серенький волчок…

Автор MoranDzhurich (с)

Материал паблика vk.com/morandzhurich