Почему у гортензии цветы голубые (Julaye Madyara)

Раньше все гортензии были белые. Цветных не было вообще.
В ту далекую пору стояли такие холодные зимы, каких до этого не доводилось видеть людям, и над островами Хонсю и Хоккайдо уже третий месяц, не переставая, кружился белый снег, мели студеные метели, а в горах пели свои протяжные песни бураны.
Это случилось в провинции Этиго, которая ныне называется Ниигата. На земле принадлежавшей даймё^[1] Тэкеши^[2] была одна деревня. Жило в ней много семей, и на отшибе от остальных домов стоял дом пожилой супружеской пары.
Бедно жили старики – ничего почти не нажили, да так и состарились в нищете. Ни детей, ни внуков у них не было. Сами часто голодали, какие уж тут дети. В старости совсем плохо им было – старуха ночами все со стариком разговаривает: «Вот хорошо наши соседи живут, с них даймё не дерет три шкуры подати. У них и деньги есть, и ребятишки по хозяйству помогают. Вон у гончара Тэкуми какой сын славный вырос – удалец, весь в отца. У Акеми дочка краше всех девчонок в деревне – парни за ней толпами бегают. А у нас кроме пса Хайруко никого нет…» Говорит так старуха, да и заплачет иногда. А какая радость на склоне лет у стариков может быть? Внуков понянчить, что же еще. Вот и горевали они.
Той зимой страшные морозы ударили с моря – дух Умбидозу гневался, что много рыбы летом ловили. Жуткие бураны спускались ночами с гор, поднимая в воздух облака снежной пыли, и грозили заморозить насмерть каждого, кто заплутает далеко от людского жилья. Пурга мела дни и ночи – все дороги засыпало, да так, что ни пройти, ни проехать. Рыбацкие лодки в заливах намертво вмораживало в причалы, и суднам ломало борта идущей с моря наледью. Трещали крыши и стены домов, у людей кончались припасы, а за хворостом для печей посылали лишь самых сильных мужчин в селениях.
Старик со старухой и не надеялись ту зиму пережить. Ночью сидят в одеялах у печки, да разговаривают, перед тем, как последняя вязанка хвороста кончится:
— Я вот все думаю, – говорит старуха, держа на коленях дремлющего под одеялом Хайруко, – пусть бы хоть у нас не сын, а дочка была. Милее б света белого она мне стала. Я б ничего не пожалела – лишь бы здоровой да красивой выросла. Всему бы ее научила, что сама от матери узнала. В училище бы самое хорошее отдала. Зимой бы пряли вместе, а летом за ягодами ходили или платья для деревенских девчонок шили бы.
— А я, – говорит старик, – жениха бы ей найти помог. Да такого, чтоб ни придраться: доброго, здорового, и при деньгах. Не хорошо ведь, если на бедном женится, и в нищете, как мы, жить будет.
— Да жаль только, помирать скоро, а счастья как не было, так и не будет… – вздыхает старуха. – Дай хоть, дверной порог на дрова пустим – совсем что-то печка слабо горит.
Подошла старуха к слюдяному окну, чтоб из сундука зимнюю куртку достать, да так и ахнула – видит, звездочка с неба упала и по земле покатилась. Пробежала по холмам за деревней, да и упала где-то между сугробов – только голубое сияние видно.
— Дед, дед!
— Ась?
— Глянь, чего делается! Вон, звезда упала!
Старик подошел к окну. Пес проснулся, вылез из-под одеяла, и тоже к окну подбежал.
— Видал, старый, что на свете бывает?
— Пошли, хоть, посмотрим, чего такое.
Оделись потеплей, вышли на улицу. Пса дом сторожить оставили – куда ему с драным мехом в такой-то мороз. Чуть не сдула пурга стариков – едва на ногах от ветра стоят. Выломали они из плетеного забора две палки, и пошли туда, где сияние еще видно было. Ближе подошли – глазам не верят: стоит на снегу босая девушка в летнем платье, и совсем не мерзнет. Лет шестнадцать ей по виду. Красоты девушка неописуемой: кожа без единой родинки, белая-белая, чуть не прозрачная, черные волосы на ветру, точно в воде, вьются, глаза, каких у людей не бывает – фиолетовые, а губы светло-голубые, хоть и видно, что ничем не накрашены. Платье на ней белое с жемчужным переливом, цветы гортензии на нем шелковой нитью вышиты. Испугались старики – как же в такой страшный мороз, и без обуви, да без куртки можно?! Решили до дому девушку проводить, та согласилась.
Приходят домой, а печка уж и погасла совсем – дверь открылась, снега по лодыжки намело. Хайруко все у порога скачет, и лает, как будто медведя увидел.
Девушка говорит старикам:
— Арай^[2], аби^[3], уберите пока что снег с пола, а я валежника вам принесу.
Не успели старики и рта раскрыть, как девушки уже и след простыл – прыгнула в метель, и побежала в лес по сугробам, словно по твердой земле. Ну, раз уж так, то делать нечего – ей, стало быть, виднее. Снег из дома вычистили, циновки на морозе выбили, нашли третье одеяло для гостьи. Только старуха забеспокоилась, что пропала девушка – в такой мороз, да в летнем платье – как она уж тут как тут: в руках по две больших вязанки, а за спиной еще одна, чуть ли не больше самой девушки. Свалила все у порога, и принялась печку растапливать.
Жарко разгорелась печка, тепло в доме стало. Девушка морщится, и близко к печке не подходит – с расстояния кочергой в ней дрова ворошит. Дед едва Хайруко угомонил – пес скулил и лаял без передышки, норовя выскочить на улицу, лишь бы оказаться подальше от нежданной гостьи.
— Я вижу, вы совсем худо живете. – говорит девушка. – Давайте, я вам хоть еды принесу. Где у вас погреб?
— Толку-то что в погребе, раз он который год как пустой… – отвечает старуха.
Но старики все же показали девушке то место, где доски в бревенчатом полу примыкали друг к другу неплотно, и можно было, отодвинув их, спуститься в кладовую. Хотел старик девушке свечу дать, чтоб не споткнулась она в потьмах, но та вежливо отказалась.
— Аби, я буду отдавать, а ты принимай.
— Хорошо.
Спрыгнула гостья в подпол, прошуршала там чем-то, и вдруг стала из темноты старухе в руки полные мешки и свертки неизвестно чего подавать. Разворачивают старики свертки – а в них какой еды только нет! И рис, и овощи сушеные, и рыба засоленная, и грибы, и еще уйма всего. А девушка все достает из погреба, и достает… Откуда, спрашивается, там столько мешков взялось?
Целую комнату в доме мешки заняли. Девушка посуду в сундуках нашла, стала ужин готовить. К печке с голыми руками не подходит – в куртку закуталась, рукавицы надела. Такой запах по дому разошелся, что даже пес под циновками притих.
Достали стол, сели ужинать. Старики нарадоваться не могут – что за девицу в их края принесло? Откуда такая хозяйственная и… морозоустойчивая? Как из пустого погреба столько припасов достала? Стали спрашивать:
— Откуда ты к нам явилась, сёдзё^[4]? Где дом твой, где отец с матерью? – говорит старуха. – Назови нам хоть свое имя?
— Нет у меня ни дома, ни родственников. – отвечает девушка. – Живу, где понравится, родственников не знаю. Имени у меня тоже нет, так как ни с кем не говорю.
Старики удивились.
— Не можем же мы благодарить за столь великую милость деву, что живет без имени. Имя у всех должно быть.
— Тогда назовите меня. – предложила гостья.
Старик подумал, и говорит:
— Такой красавицы я еще нигде и никогда не встречал, пускай за свою жизнь много провинций обошел и многих людей видел. Раз уж ты без рода и племени, и встретили мы тебя в самый буран, то пусть будешь ты зваться Сэцуки^[5].
— Мне нравится. – ответила девушка. – Красивое имя.
— Скажи, Сэцуки, как же ты не мерзнешь на таком ветру? – спрашивает в свою очередь старуха.
— Я родилась очень далеко отсюда, и у нас было еще холодней, чем здесь. Я привыкла к холодам.
— А как же ты достала столько всего из нашего пустого погреба?
— Пустого? – Сэцуки рассмеялась. – Он не пустой. Сходи, аби, посмотри.
Зажгла старуха свечку, спустилась в погреб, и рот раскрыла – вся кладовая припасами доверху забита.
Как закончили ужинать, вымыла Сэцуки посуду в снегу, сама в сугробе вывалялась, отряхнулась, и обратно домой зашла. Старики уже все вещи в доме перебрали – нет ничего, что можно было бы в ответ девушке подарить. Грустно смотрит на пустые сундуки старуха, раскладывая на полу свои старые платья.
— Не печальтесь, добрые люди. Ваша одежда дорогая и очень мне нравится.
— Какая ж она дорогая? – спрашивает дед. – У жены единственным летним сандалиям скоро юбилей настанет, а вон тот халат вообще мой ровесник.
Ничего не ответила Сэцуки. Взяла только самое старое и заношенное кимоно, зашла за бумажную ширму, переоделась, выходит – а платье-то на ней, как новое. И не просто «как», а действительно – новое. Чистое, ровное, точно в день покупки. Старики слова вымолвить не могут.
— Арай, аби, спасибо вам за такой ценный подарок. Вы добрые люди, и мне хочется помогать вам. За много лет я соскучилась по живым людям, и мне интересно немного пожить в вашем мире. Вы разрешите мне остаться с вами?
Старики, не раздумывая, согласились.

Прошла зима, миновали лютые морозы. Наступила весна, и горы на земле Ямато оделись в прозрачные шапки молодой листвы. Рисовые поля очистились от снега и стали озерами, полными рыбы; ручьи блестящими лентами текли в них с гор. На деревьях раскрывались клейкие зеленые почки, звери в лесах выходили из зимнего сна, и перелетные птицы, возвращаясь с Большой западной земли, уже пели свои ежегодные песни. Садовые растения распускали свои бутоны, и все деревни провинции Этиго наполнялись свежими запахами. Зацвели слива и сакура – и вся страна оделась в перламутрово-розовое платье. Пыльца летела по ветру, и крыши домов от нее становились золотыми.
Старики уже привыкли к тому, что девушка наотрез отказывалась садиться есть рядом с печкой, когда вечерами прихватывал весенний морозец, мылась исключительно в холодной воде, а спать предпочитала в погребе. К молодым людям Сэцуки оказалась равнодушна, хотя те и забредали периодически к ней в гости, якобы помочь по хозяйству.
Когда половодье прошло, на полях начались сезонные работы. Сэцуки без передышки бегала по участку перед домом и помогала старикам по хозяйству. Хайруко тоже к ней привык и даже позволял с собой играть.
Босиком, в одном фартуке и в легких штанах, Сэцуки перед рассветом выходила из дома и купалась в росистой траве, поднимая в воздух прозрачные радужные веера. Сутки напролет она высаживала в вязкую почву саженцы риса и ходила к колодцу за водой. Даже в грязь и слякоть, босая, Сэцуки бегала на рынок за вещами. Ночью она брала из дома снасти и вместе с Хайруко уходила ловить рыбу в лесной речке, а дома из лучшей пряжи ткала тончайшие ткани и шила кимоно, которые по выходным дням продавала. Старики не могли наглядеться на девушку – та целый день то работала по хозяйству, то помогала по дому, то играла с собакой или расписывала стены дома цветочными узорами. Платья юной мастерицы разлетались на деревенском рынке моментально, и семья перестала жить на грани нищеты.

Прошла весна, наступило жаркое лето. Спели плоды на деревьях и посевы на полях. Сэцуки, как казалось старикам, работала на улице в большей спешке, чем обычно и каждую удобную минуту норовила облить одежду колодезной водой, а гулять в деревню выходила только в дождь. Свою же мастерскую по пошиву платьев девушка перенесла в погреб.
Настала пора сбора подати и подсчета числа людей, живущих в провинции Этиго. Сам даймё Тэкеши в сопровождении придворных и воинов иногда наведывался в города и крупные деревни, чтоб лично увидеть, как живут его люди. В этот раз не пропустил он и ту самую деревню, где жили старики с приемной девушкой.
В день приезда конной процессии, сопровождающей феодала, все жители обязывались присутствовать на главной площади селения. Была там и семья Сэцуки. Девушка, по виду изнемогая от жары, с утра сидела в тени дерева под зонтиком и ждала прибытия феодала.
На горизонте мелькнули флаги с белыми цветками гортензии на гербах, и десять конных воинов въехали в деревню. Глашатай известил о прибытии даймё, и сам феодал в сопровождении свиты явился на площадь.
Долго его подданные оглашали новоизданные указы, долго считали людей и собранный налог.
Солнце припекало все сильней, и Сэцуки, до этого стоявшая в общем ряду, от жары упала в обморок. Люди подняли шум, но воины даймё пиками отогнали толпу. Тэкеши, увидев, что на площади что-то случилось, решил сам узнать, из-за чего поднялся шум. На земле, у ног его охранников, без сознания лежала девушка. Отодвинув носком сапога зонтик, даймё поразился тому, как красиво было ее лицо, и как богато выглядела белоснежная одежда. По приказу даймё, девушку окатили холодной водой и поставили на ноги. Та, придя в себя, убрала упавшие на лицо волосы и сделала почтительное ваи^[6], узнав феодальные знаки отличия на одежде стоящего перед ней человека.
— Из чьей ты семьи? – спросил девушку даймё Тэкеши. – Год назад я не видел тебя в этом селении.
Девушка, повинуясь воле феодала, молча указала на стариков. Те, видя недобрый взгляд даймё, упали перед ним на колени.
— Беженка? – спросил девушку Тэкеши, пристально разглядывая ее безупречное лицо.
— Да. – тихо ответила она, зная, что нет другого объяснения ее внезапному появлению в деревне.
— Как твое имя? Откуда родом?
— Сэцуки. – ответила она. – Из северных земель.
Вдруг кто-то крикнул из толпы:
— Она лучшая мастерица в нашей деревне! Такие кимоно, какие она шьет, не всякая городская гейша носит!
Окинул взглядом толпу Тэкеши, и точно подметил: почти все деревенские девки и женщины в грязных, но богатых нарядах ходят.
— Это ты одела всю деревню в роскошные одежды?
— Да.
— В таком случае, Сэцуки, ты едешь со мной. Я даю тебе полдня на сборы, после чего мы отправляемся в столицу провинции. Приступай прямо сейчас.
Феодал думал, что перед ним девушка дворянских кровей, спрятавшаяся в деревне от преследования. Зная, что в соседней префектуре уже несколько лет, как ищут пропавшую без вести дочь богатых землевладельцев, даймё решил, что Сэцуки – она и есть. Более того, его сын, Иори^[7], уже который год был на выданье, а найти достойную кандидатуру на роль невесты среди знакомых девушек до сих пор не мог. Да и сама девушка с белоснежной кожей и глазами-незабудками шила лучше всех вместе взятых придворных портных.

Сильно опечалились муж и жена, что даймё Тэкеши решил увести их приемную дочь в столицу. Сэцуки, собирая дома вещи, утешала стариков:
— Арай, аби, не скорбите по мне, пока я буду далеко. Как только выдастся случай – тут же к вам вернусь, снова вместе жить будем.
— Все знают, что у даймё сын на выданье – он невесту для Иори ищет. – сокрушалась старуха. – Никогда не уйти тебе будет из его дворца.
— Ничего, я найду способ.
Собрала Сэцуки все свое небольшое добро – платья, прялку, да тюк пряжи – посадили ее на лучшего коня в свите Тэкеши, и процессия двинулась прочь из деревни.
Приехали в большой провинциальный город. В центре города стояло роскошное имение семьи даймё Тэкеши, и приехавшего хозяина встречали с почестями. Сын губернатора, юноша Иори, приветливо встретил молодую девушку и проводил ее во дворец. Таких роскошных залов и комнат с дорогим убранством Сэцуки никогда не видела. Жили во дворце и молодые придворные дамы, среди которых ей была отведена работа швеи.
Тянулись дни и недели, Сэцуки спокойно жила в новом доме, обшивая персонал дворца и его хозяев, а Иори время от времени заглядывал в ее комнату, и молодые люди часто проводили свободное время вместе. В саду имения даймё Сэцуки больше всего нравились кусты белой гортензии, и летними вечерами девушка работала на свежем воздухе.
Спустя какое-то время, придворные дамы начали косо поглядывать на новую служанку-швею, чье тесное общение с молодым наследником никак не пресекалось его отцом. Среди обслуги имения стали слышны разговоры о том, что Тэкеши собирается сосватать новоприбывшую девушку на своем сыне, и многие придворные дамы, сами желавшие добиться свадьбы с Иори, захотели избавиться от молодой швеи.

Однажды в комнату к Иори пришли две сестры-прачки, Ёсико^[7] и Минами^[8], и рассказали, что ночью видели Сэцуки, собирающей в чашку росу с садовых гортензий. По их мнению, так делали только духи зимы и мороза, чтобы не растерять свою силу в летнее время. А если дух поселился в имении знатного человека – жди беды.
Иори, доверяя прачкам, решил сам проверить, чем занимается ночами Сэцуки, так что вечером отправился в сад, караулить девушку. И-таки да: когда стемнело, Сэцуки действительно вышла в сад с чайной пиалкой, собирая росу с листьев растений. Когда чашка наполнилась, девушка показала ее луне, чтобы вода набрала силу ночного света, и волосы швеи встали вокруг головы черным ореолом с огоньками голубых искр.
Однако, за мгновение до того, как Сэцуки выпила приготовленную росу, Иори громко окликнул ее, и девушка выронила чашку. Лицо молодого наследника было перекошено яростью – зимний дух решил обосноваться у него в доме, втерся в доверие отцу, и явно собирался на нем жениться!
Не слушая оправданий Сэцуки, Иори по наущению сестер-прачек силой отвел девушку на чердак, где и запер без еды и воды. Согласно словам Ёсико и Минами, если молодая швея человек, то спокойно проведет ночь и день на душном чердаке. Если же девушка зимний дух, то она не выдержит дневной жары, и покинет дом. Но Иори все-таки было жаль девушку, и парень, ворочаясь ночью на матрасе, уверял себя, что она настоящий человек, и за день с ней ничего не случится.

Всю ночь и все утро Сэцуки стучала кулаками в люк в бревенчатом полу чердака, но ни ее голоса, ни стука, снизу не было слышно, так как в эту часть здания слуги редко заходили. Вот уже солнце поднялось из-за крыш домов, и в квадратное чердачное окно без ставен полился тягучий и липкий полуденный воздух, медленно затапливая помещение – сначала в жаре увязли лодыжки, чуть позже – колени и бедра. Спрятаться в тень не получалось – чердак был слишком маленьким, а постоянно держать кимоно у окна, как занавеску, сильно уставали руки. Прыгать вниз?.. Высоко, костей не соберешь. Кричать? Никто не услышит – дворец обнесен стеной, и ближе чем на полет стрелы к нему никого не подпускают.
Девушка уставала, солнце палило нещадно, и не было рядом никого. Посмотрев на свои руки, Сэцуки увидела просвечивающие сквозь белую кожу кости.
— Я таю, наверное…
С девушки градом лился пот, и кожа стала рыхлой, разрываясь в слабых местах. Разрывы кровоточили голубой кровью, и вышитые гортензии на белом кимоно тоже стали голубыми.
Остаток дня на чердаке было тихо.

Вечером Иори реши подняться на чердак и проверить, как там швея. Подходя к лестнице на чердак, у него начали скользить ноги по полу – все половицы были в чем-то холодном и липком. Лестница сплошь была измазана в том же, что и пол.
С трудом поднявшись к чердаку и откинув крышку люка, Иори замер. Весь пол был залит тягучей голубой водой. Рядом в воде лежало белое кимоно Сэцуки и гребень из черного дерева, который она носила в волосах. И никого не было на чердаке.
Иори в страхе хотел было подняться выше, однако ноги его заскользили на лестнице, и юноша скатился по ступеням вниз, сильно повредив себе спину. Только ночью люди хватились едва живого наследника Тэкеши – днем во дворце все были заняты тем, что дивились произошедшему чуду – в один момент все гортензии в саду стали голубыми и светло-фиолетовыми, словно глаза и губы потерявшейся швеи-служанки.

— Дед, ты спишь? – говорит ночью старуха.
— Уже нет. – ворчит в ответ старик из-под одеяла.
— Как думаешь, как там наша дочка? Скучает?
— Не знаю… Может быть да, а может, и нет. Хорошо ей, должно быть, у принца из провинции живется…
— А я скучаю. Так долго о дочке мечтала – и вот тебе. Нет больше с нами красавицы Сэцуки… Вот бы она сейчас, как тогда зимой, пришла к нам, а?
— Откуда ж она придет, раз за Иори сосватана?
— И то верно, дед. Жалко, очень мне ее жалко…
Пес Хайруко заворочался под боком у деда, вывернулся из-под его руки и, громко залаяв, выскочил в приоткрытые двери.
— Хайруко! Хайруко, стой! Куда побежал?!
Старики в домашних халатах вышли на крыльцо вслед за собакой, подсвечивая себе лучиной.
По холмам за деревней шла девушка в сверкающей белизной одежде с вышитыми голубыми цветами, и скромно им улыбалась.
С тех пор все цветы гортензии в стране Ямато голубые или фиолетовые.

Словарь

1. Даймё – аналог должности губернатора в какой-л. провинции. Подчинялся Сёгуну, имел в подчинении личную гвардию самураев.

2. Тэкеши – «Суровое слово», японское имя.

3. Арай – дедушка.

4. Аби – бабушка.

5. Сёдзё – девушка.

6. Сэцуки – «Ребенок из ниоткуда», японское имя.

7. Ваи – почтительный поклон при встрече, со сложенными у лба руками.

8. Иори – «Любимый сын», японское имя.

9. Ёсико – «Хороший ребенок», японское имя.

10. Минами – «Добрый советчик», японское имя.