Полусказки старого манси (Julay Madyara)

Дед раскатисто кашлянул, обдав Аню облаком крепкого курева. Девчонка сморщилась.
— Че такое личико кислое, как будто лимон первый раз попробовала? – Ёхонтэ едко хехекнул, выстукивая пепел из трубки.
— Кха-х… Да табак у вас… Кхе-хех… Больно забористый.
— Сливой пахнет?
— Ага. Я такой только в дорогом магазине видела.
— Эт хороший табак, мне его сын из Шувакиша привез. У него друг там делает. Хошь, тебе отсыплю?
— Да ну не надо, ну че вы…
Аня еще даже не успела толком начать сопротивляться, как дед сунул ей в руку кисет, туго набитый дорогим «подарком».
— Ну де-еда-а… – заныла сконфуженная девушка.
— Не вопи. От подарков не отказываются. – дед еще раз кислотно хехекнул, сверкнув на нее блестящими глазами.
Пламя костра как-то странно преломлялось у него на роговице, заставляя радужки глаз блестеть и переливаться искрами.
— Когда будет нужное время, выкуришь.
— А когда оно будет? – Аня забакланила не к месту.
Юлька опасливо сжала очко, думая, что дед вот-вот разозлится и устроит дуре выволочку.
— Когда сама поймешь, тады и будет. – Ёхонтэ супротив своей взрывной манеры поучать всех и вся, ответил неожиданно терпеливо.
По глубокому синему небу медленно ползло созвездие Лосихи. Месяц висел над поселком выгнутой жемчужиной, и камни на грунтовых дорогах становились длиннее от густых и тягучих теней. Грубая щетка елового леса чернела на макушках далеких сопок, словно вымазанная в дегте.
На горизонте изредка мелькали золотые цепочки электричек со светящимися окнами. Иногда мимо ж/д путей, страшно гремя кузовом, проезжал какой-нибудь шумахер на раздолбанной бэхе, и тут же у кромки леса вспыхивали два ксеноновых глаза, а за поворотом на Шувакиш медленно прятались за сопку две рубиновые бусинки.
Сверчки, пытаясь перекричать друг друга, уже несколько часов назойливо орали в поленнице. Дед настрого запретил поливать дрова разведенным дихлофосом, и теперь каждую ночь Юлька вертелась в кровати, аки Моцарт в гробу во время концерта Пугачевой.
— Деда, а деда?
— Чаво.
— А кто-нибудь кроме людей еще в мире был?

Ёхонтэ, судя по немного осунувшемуся лицу, крепко задумался. С минуту пожевав губами в тихом раздумье, дед начал говорить:
— Были когда-то… Хм, да и сейчас в общем-то есть, такие же почти, как и мы, люди, только живут они не на Этой стороне Света, а на Той.
— Мертвые, что ли? – Анька опять ляпнула не в тему.
— Цыц. Не перебивай. В общем, много на Том свету народа живет. Только не настолько это люди, насколько, скажем, продавчиха Любка в магазине или Юлькина мама Наталья. Они другие.
— ?
— ?
В глазах девчонок крупным шрифтом пропечатался вполне читабельный вопрос.
— В них Жизни нет. – ответил дед, набивая себе еще одну трубку. – Вернее, есть, конечно, но не у всех. И немного не такая, как человеческая.
— А че есть тогда? – перебила Юлька.
— Да че в мире есть, то и в них есть. Че вот ты, например, щас видишь?
Юлька глянула по сторонам.
— Ну… Дома вижу. Небо вижу. Луну, звезды. Электричка вон идет. Но, блин, я все равно не понимаю, чтоб вместо жизни в человеке что-то другое было.
— А это необязательно именно люди. – спокойно улыбнулся дед. – Кто-то из них от дерева свой род ведет, кто-то от птицы-сороки, кто-то из дыма от костра вышел, кто-то из безлунной Ночи пришел. Много, в общем, всяких разных. И столько же много они умеют. Одному достаточно захотеть – гора легче воздуха станет, и пылью обратится. Другой отломит с дерева ветку, подбросит в воздух, а она не вниз летит, а вверх. Почему вот, думаешь, так?
Теперь уж тупить начала вопросившая.
— Ну… Деда, я не знаю. – честно ответила девка. – На физике нам о кое-чем другом рассказывали…
— Пхехех, дык ясное ж дело, что о другом. – дед глухо хехекнул. – Люди на Этой стороне только глазами смотрят, а на Той – головой надо. А брошенная ветка летит в другую сторону, потому что по воле того, кто ее кинул, Низ на какое-то время стал Верхом. И ничего неправильного в этом нет. Кто-то просто взял – и переписал часть мира под себя. Нынче совсем уж мало тех осталось, кто так умеет.. Да и те по большей части себя позабыли и на Этой стороне среди людей живут.
— Что, и такие даже есть?
— А ты как думала, юлярка! – дед, качнув головой, разошелся совсем уж обидным смехом.
Больше всего в иезуитском юморе Ёхонтэ Юля не любила то, что старик частенько каламбурил с ее именем.
(* «Юлярка» — башк. «дурак»)
— Раз человек на Той стороне, че ему стоит на Этой побывать? Это в обратную сторону как раз-таки не работает. Человек в своем теле на Ту сторону никак попасть не может. Только когда тело здесь оставишь, можно Туда попасть. А Оттуда к Нам – люди запросто ходят. Когда надолго, а когда и нет. Иногда не по своей воле Сюда попадают.
— А по чьей же?
— Так я прямо и сказал, по чьей. – дед уж совсем нехорошо начал юморить. – Большая, думаешь, мне охота однажды в своей постели не проснуться? Ежель оглашу, че сам про Них знаю, тады усё – кончится моя спокойная жизнь.
— Убить тебя, что ли, кто-то хочет?
— Каждого всегда кто-то хочет убить. Ко мне, например, смерть Оттуда придет. Именно от тех, кто насильно людей Того света на Этот посылает. К вам двоим – не знаю, откуда. Может, и ниоткуда. Может, от старости помрете. Но все равно же когда-нибудь помрете, правильно? Значит, рано или поздно, смерть всех находит. И именно она – этот кто-то, который каждого хочет убить. К одному она придет в виде его врага с финкой в голенище. К другому – в виде пачки просроченных таблеток. К третьему – в виде старости.
Дед выдул мощный клуб дыма прямо в воздух над костром. Тот распустился пепельным цветком, в один момент раскрыв бутон, выпустил лепестки и мгновенно завял, улетая в ночное небо.

Только спустя несколько секунд завороженного созерцания дыма, Анька поняла, что дед в задумчивости тянет какой-то странный мотив таким же низким и глубоким голосом, какого цвета было небо – густое, синее, прохладное, как талая вода в речном омуте, и почти черное:
— Хаю-у… Хаю-у… Хаю-у… Ва-на-а… Хаю-у… Хаю-у… Хаю-у… Ва-на.
Дед неожиданно резко прекратил петь.
— Когда встречаешь человека с Той стороны, у него глаза, как другая Жизнь.
— А? – синхронно вякнули девчонки.
— Дру-га-я жи-зень. – разжевал по слогам дед. – Не наша. У людей такой не бывает. Не-люди из всех, кто на Этом свету живет, самые опасные. Раньше сюда из них только редкие мрази… или психи рождались. Но это раньше было, еще до того, как церкви строить начали. Сейчас же человек с Той стороны какой угодно может быть. Не обязательно опасный, но всегда сильный. Особенно, если себя знает. А что он там про себя думает – такой густой мрак, как правило, что лучше в не-людей не соваться. Целее будете.
— А много таких, кто не-люди?
— Не очень. На нашу страну сотни три наберется. По миру – без понятия.
Дед, докурив очередную трубку, выпустил себе под ноги тягучий смолистый плевок, протер донце своей игрушки заскорузлым пальцем, после чего как-то незаметно спрятал трубку непонятно куда. То ли за пазуху, то ли в карман – девчонки как-то пропустили этот момент, и обоим показалось, что вещь просто растворилась у деда в руках.
Аньку все подмывало продолжить разговор про не-людей:
— Деда, скажи, а кто из людей Той стороны самый опасный?
— Все опасные.
— А самый-самый?
— Тот, кого ты заколебёшь вопросами. – дед нахально улыбался, посверкивая тремя стальными зубами.
— Ну, я серьезно.
— Кого больше всего боишься или любишь, тот для тебя всех опасней.
Аня впала в ступор, обрабатывая слишком крупный блок информации для своей операционки. Видя, что девка немного подвисла, дед обратился к другой.
— А ты, Юль, какого мнения? Че вот думаешь?
— Ну про «опасней» понятно – кто тебя пугает, тот тебя и жрет, а кого ты сам заставишь в штаны от страха напустить, тот уже для тебя обед. Но вот про любовь мне не понятно. Или… – Юлька собиралась с мыслями.
— Или?
— Или тут так же, как ты на машине под горку на охеренной скорости летишь – без разницы, страшно тебе или круто – вещества одни и те же в теле вырабатываются, организм ресурс теряет.
— Правильно говоришь. Страх и радость или любовь там, или еще что – одно и то же, по сути. Чувствуя их, ты разбрасываешься деликатесной Силой, на которую ВСЕГДА находятся едоки. – дед нарочно выделил слово «всегда» интонацией.
— То есть, достаточно развести человека на неуправляемые эмоции, и делай с ним че хошь? – переспросила на свой лад вышедшая из ступора Аня.
— Да. Вот ты, Юль, например, чего до усрачки боишься? С чем бы ни за какие ништяки на встречу не полезла?
— Миног боюсь.
— Вот видишь, от тебя может отожрать кто-то, похожий на миногу. А любишь что на свете больше всего? За что душу на клочки разорвать готова?
— …
— Молчишь.

Юлька почувствовала на себе взгляд осуждения. Или ей, по крайней мере, так показалось, потому что на деда она не смотрела.
— Правильно молчишь. – Ёхонтэ неожиданно поменял тон. – Самая большая ценность любого духа и человека с Этой стороны мира или с Той – это его кыт. Его душа, по-вашему. Погибнет кыт – и Сила человека разлетится на кусочки, и станет частью мира, откуда он пришел. Какие-то шматки Силы уйдут под землю, в камни. Какие-то канут в воду, какие-то разлетятся по ветру, как дыхание на морозе. Какие-то сгорят на солнце. А какие-то станут частями для чьего-то другого, нового кыта, только что рожденного.
— Офигеть… – Анька выдохнула. – Получается, самый в мире опасный тот, кто может сразу на оба эти рычага, которые у людей из башки растут, давить? И на страх, и на радость? «Кнут» и «пряник» в равной пропорции?
— Да. Но сильней всех тот, кто сам о себе мало что сказать может. Кто о себе не думает. Кто-то, кто одновременно может быть и вон той сопкой, — дед махнул куда-то за горизонт, — и тополиной пушинкой в воздухе, и пьяным мотоциклистом который завтра тебя сослепу собьет, и трубкой у меня в руке.
Девчонки поежились. Дед крайне слабо понимал разницу между юмором, запугиванием и серьезной речью. Еще и улыбался при своих рассказах, как псих.
— Тот, кому плевать на себя. Он может быть где угодно, чем угодно и делать что угодно. Даже просто быть каким-то местом. Юль, вот было у тебя так, что во сне идешь по знакомой улице – и вдруг на ней видишь незнакомый дом или кусок местности, которого там и в помине нет?
— Бывало… Я так один раз во сне на соседней улице вместо парковки заброшенную теплицу видела. А в реале ее там нет.
— Вот, это оно. Тот, кто может быть всем сразу, и одновременно никем – радует и пугает людей больше всего. Прикинь, вот увидел человек в окне соседнего дома свою умершую жену, кипятком на радостях обоссался, побежал туда – а квартира пустая давно. Походил он там, позвал ее, грустный домой ушел. Все, считай помер человек. Место с живой и очень голодной приманкой начинает его жрать. До парня домыливаются на работе, ипут мозги родственники, даже домашние растения понемногу от него откусывают. Проходит месяц – парня находят в кровати комнатной температуры. Вот тебе и вся хренова любовь.
Минуты тянулись в молчании. На небе загорались и гасли звезды, лес тихо шуршал густой щеткой кроны о горизонт, где-то совсем далеко-далеко бежала лента студеной горной реки.
— Внучки, а знаете, откуда на небе созвездие Лосихи появилось?
— Расскажи.
— Когда-то давно здесь жили три крылатых человека: один — на Вахе, другой — на Оби, третий — не знаю где, может быть, на Енисее у него дом был. Как-то раз зимой они хотели соревноваться, кто раньше добежит на подволоках. Снег в ту пору был глубиной в три ладони. Выждали время, и побежали за годовалой лосихой, но она была молодая и бегала очень быстро. Бежали, бежали – Ваховской одним прыжком перелетает через деревья высотой по пояс человеку. Но он быстро устал и бросил свой походный котел, чтобы легче было бежать. Первым из трех людей именно Ваховской догнал лосиху. Теперь на небе иногда видны три звездочки: это охотники бегут за лосихой, а ковш — это котел, который один из них бросил.
Девчонки вперили в ночное небо уставшие гляделки. Дед ткнул пальцем вверх:
— Во-о-он она. Убегает от охотников.
Слепошарая Юлька тщетно пыталась навести фокус в глазах и в отчаянии крутила головой, аки филин в поисках мыши. Дед поймал ее пальцами за уши и резко развернул лицом точно «по курсу».
— Да во-он же она, жопоглазая.
— Ё-мае, да где она, зараза?!
— Че, реально не видишь, что ли?
— У меня минус три! – возопила девка, с мясом отрывая цепкие пальцы деда от покрасневших ушей. – Я вчера в лесу очки пролюбила!
Анька кислотно захехекала:
— Вот нефиг было ссать под елочку, не твое это дерево.
— Во-во, это тебя кынсы проучили. – дед несильно ткнул побагровевшую от стыда Юльку пальцем в висок. – Кому говорено было: «Твое дерево ольха и рябина, елку вообще не трогай», а?
— Мне-е… – выдавила девка, судя по сдавленной интонации, передразнивая козу.
— Кынсы вообще народ интересный. – продолжал дед уже без нотки издевательства в голосе. – Испокон веку мы бок о бок живем. Нрав у них крутой, да и людей не слишком-то жалуют.
— Деда, а они какие?
— Да всякие. Кто-то на лесных зверей немного похож, кто-то на птичек. Во, гляди.
Дед отогнул полу куртки и вытащил из-за пазухи прорезную чугунную бляшку в виде человечка с очень длинными поднятыми вверх руками, острым подбородком и волосами, забранными на макушке в пучок.
— Кого видишь?
— Человечка.
— А так? – дед перевернул бляшку вверх ногами.
— Ой, птичка получилась. – умильно восхитилась Юлька. Это крылья, а это клювик… Как красиво сделано.
— Здесь живет мой эйе. Это тот же самый кынсы, только который рядом с человеком жить решил.
— Ва-ау… – Выдохнула Анька, толкнув локтем подругу. – Ля, кака баска вещчь. А можно глянуть?
— Потрогать не дам, сразу говорю. – дед резко отдернул руку.
— Почему?
— По кочану. Нельзя детям такие вещи ни-ког-да в руки давать, как бы ни клянчили. Показывать тем более. Видел я, как жадно у тебя глаза загорелись.
— Да ниче они не загорелись…
— Не свисти мне в уши. Знаю, что врешь. – кажется, дед начал сердиться. – Это не ты к бляхе потянулась – это тебя эйе на вкус попробовать захотел. Кынсы, живущие в вот таких вот вещах очень детскую Силу любят. – дед повертел бляшку в пальцах и с силой сжал в кулаке.
— Но мне ведь восемнадцать… – сконфузилась Анька.
— И чо. – безапелляционно парировал дед. – Ум у тебя еще как у ребенка. Не обижайся, эт я в хорошем смысле. – Ёхонтэ быстро поправился. – Ты просто еще не все вещи видишь и знаешь. И опасное от безопасного не всегда отличить в состоянии. Вот только что чуть было руку в рот эйе не сунула. Разве можно так?
— А что случилось бы, если б я бляшку все-таки потрогала?
— Эйе бы тебя съел. Хотя… я кормил его не так давно, но он все время голодный. Такая бляха еще слишком тяжелая для тебя. Когда найдешь своего эйе, сможешь сделать себе такую же.
— Что значит «слишком тяжелая»?
— Ну-ка, сложи ладошки лодочкой…
Анька, подсев поближе к деду, сделала из рук «ковшик». Дед сложил из своих ладоней ту же фигуру, и положил бляшку внутрь.
— Руки подставь.
Анька послушно подставила, и едва она коснулась своими руками ладоней деда, ей чуть не вывернуло локти в другую сторону – Ёхонтэ давил на нее ладонями вниз со страшной силой.
— Осторожно!
Девчонка встала на колени и шумно запыхтела, силясь выдержать ужасную тяжесть и не коснуться руками земли. Воздух вокруг стал плотным и тяжелым, словно Анька оказалась под водой на стометровой глубине. Натужно дыша, она чувствовала, как быстро теряет силы, чтобы сопротивляться жуткому весу и свинцовой плотности, разливающейся по всему телу из рук Ёхонтэ.
— Все, хватит! Не могу!
Дед резко дернул руки вверх. Бляшка от рывка подлетела на пару метров в воздух, сверкнула, и приземлилась к деду в руку. Анька, сипло выпустив из легких весь воздух, рухнула мордой в землю, в опасной близости от костра. Юля, до этого сидевшая в немом оцепенении от происходящей на ее глазах жути, тут же принялась приводить подругу в чувства. Та привелась без осложнений.
— Шх-х… Ч-что это было?..
— Эйе через тебя в землю хотел уйти. Он у меня каменный, из скалы вышел. А теперь представь, что было бы, если б ты голыми руками за бляшку схватилась.
— Мда…
В голове у девчонки звенело. Дед, спрятав бляшку за пазуху, постучал ногтям ей по темечку – усталость схлынула, в глазах перестали мельтишеть звездочки.
— Девчонки, че я вам сказать имею… – после небольшой паузы опять завел дед. – Никогда не делите весь Свет на Тот и Этот. Не бывает «обычной жизни» и «всяких непонятных штук», типа колдунств и прочего. Это Вещи Мира, которые не делятся ровно напополам. Вообще и в принципе не делятся.
— Как так?
— А вот так. – дед по-гопничьи выдвинул нижнюю челюсть вперед. – Больше скажу: Этот Свет – всего лишь ма-а-ахонький кусочек Того. Как комнатушка в общаге на три этажа и десять корпусов. Даже не просто в одной общаге, а в целом конгломерате из тринадцати общаг. И в соседнем городе – тоже ведь общаги есть…
В небе белой точкой пролетел мерцающий спутник. Где-то около станции тихо курлыкала коростель. Воздух ночных Уральских гор был настолько теплым, родным и приятным, в отличие от дерганого и делового городского, что хотелось дышать, и все никак не получалось надышаться. Запах костра, росистой травы, холодной воды из скважины, замшелой кровли и старых бревен дома Ёхонтэ, запах кваса, рыбных консервов, смородинного чая, пряников и лапши в пластиковых коробках уносили так далеко в Тихое, Домашнее и Родное, что девчонкам хотелось жить только этим миром, и никаким другим, чтобы не было ни города, ни назойливых родственников, ни осточертевшей учебы, ни проклятой работы. Только сад, гостевой домик Ёхонтэ и бесконечные горы на север и на юг, поросшие вековыми непроходимыми лесами и полные холодных ручьев.
— Деда, а ты знаешь, откуда наш мир взялся? Ну, тот, который Эта сторона. – спросила Юлька.
— Знаю. Сказка даже такая есть.
— Расскажи?
— Ну… Ладно. В общем, в стародавние времена, когда еще ничего почти не было, жила когда-то во Сне одна ворона. Ста-а-арая-старая ворона была, вся седая от старости. Была дочка у нее, сорока, за матерью ухаживала, по дому работала, да все как-то им грустно жилось. Старая ворона как-то раз дочери говорит: «Долог мой век, а радости на нем я так и не нажила. Может, хоть, потомков нам сделать, чтобы после нас с тобой они жили? А то скучно так одним.» Сорока согласилась. Тогда ворона наказала ей собрать из веток большой костер, и разжечь огонь. Дочка все сделала, как мать велела. Взлетела ворона над костром, и понесла от жаркого дыма, что от огня шел. Три раза по триста земных лет прошло, и снесла мать-ворона семь яиц, после чего на покой ушла, а старшей дочери-сороке велела за ними приглядывать. Еще три раза по триста земных лет прошло, и начала трескаться скорлупа на яйцах, сороке доверенных. Вышли из них семь сестер-кукушек. Пока маленькие были, сорока их всему учила, обо всем сказки сказывала. Как подросли кукушки, решили они каждая себе жилище найти – тесно стало им вдевятером в одном доме жить. Приходят к матери, спрашивают: «Можно, мы пойдем каждая себе дом искать? Выросли мы, плохо всю жизнь в родительском доме прожить». Мать-ворона им позволила. Летите, сказала, куда душа поведет.

Кукушки полетели. Долго летели, столько человек не живет, сколько они летели, чтобы новый дом отыскать, как вдруг попадается им рощица – десять живых деревьев стоит, одно мертвое, и два чахлых кустика рядом. Какого только зверья разного на них ни жило! Обрадовались кукушки, стали свое дерево выбирать. Понравился им один молодой клен, что был странен на вид – крона есть, корни в землю пущены, а ствола нет. Много вокруг этого дерева суматохи и споров было, много кто его растил. В ветвях клена жил, да и поныне, в общем-то, живет, старый Ворон-отец и его сын, нехороший змей, а в корнях три брата… хмм… не помню, как их звать было. Один до сих пор с женой и сыном живет, про других двоих мне не известно. Да и не знаю, братьями ли они друг другу приходились.
Летает вокруг дерева беркут, и думает, как бы делу помочь – упадет же дерево без ствола. Кукушки пошли к беркуту с вопросом: «Брат беркут, мы знаем, как ствол вырастить. Позволь нам жить на этом дереве, и будет оно таким же целым, как и все остальные». Орел согласился. Сели кукушки по ветвям дерева и стали петь.
Долго поют, красиво. Про все, что во Сне видели. Семь дней и семь ночей поют – растет ствол дерева, крепчает. Из плоской земли растут на нем горы, скалы рассыпаются бескрайними песками, ветра по миру гуляют, маленькие растения и большие деревья из земли растут, реки и озера рыбой полнятся, зверье водится в лесах, день ночью сменяется, а зима летом. Про это дело даже песня сложена:
Семь кукушек
На семи ветвях
Поют, и все появляется:
Мир вещами полнится,
О чем слово скажут –
Живет слово.
И вот, допели. Так хорошо пели, что даже перестарались: ствол у нашего клена плотнее всех деревьев получился – ни серпом его не порезать, ни топором его не срубить. Беркут с ними вместе работал, правил дерево вместе с кукушками. Семь дупел кукушки сделали и поселились в них. Стали вместе жить, Беркут им мужей среди тех, кто еще на клене жил, найти помог, сам дома друзьям да детям про кукушек сказывал.
— Орел и кукушка, они, как известно, не пара, не пара, не пара. – шепнула Анька подруге.
— Долго они живут, дружно живут, — продолжил дед, — семьями правят на стволе клена по очереди. Много дочерей у кукушек родилось, а сыновей было мало совсем. Решили от дочери к дочери наследство и память о прошлом передавать. Даже на соседние деревья в ту пору свободно летали. Так бы мирно и жили, если б тот злоепучий змей на верхушке клена не решил весь его под себя подмять, а всех несогласных на соседние деревья выгнать или… или убить. Я, знаете, так всю семью потерял… – ближе к концу сказки Ёхонтэ заметно понизил голос, а последнюю фразу произнес едва различимым шепотом.
Настолько мрачным Ёхонтэ девчонкам видеть еще не доводилось. Дед, сидя на чурке у костра стал словно каменный – он был полностью неподвижен, словно античная мраморная статуя, которую какой-то идиот шутки ради переодел в древнюю протертую куртку, изодранный садовые штаны и грязные болотные сапожищи. Какая-то давящая на сердце неправильность была в том, что этот во всех отношениях прекрасный и душевный человек жил в такой глуши, носил уёпскую одежду, ел что придется и тянул внуков на мизерную пенсию по инвалидности. Ёхонтэ чем-то неуловимо напоминал Юльке разорившегося нефтяного магната, из-за какой-то страшной и нелепой случайности потерявшего все. Обе девчонки подкоркой знали и чувствовали, что Ёхонтэ, однажды здесь родившись, не должен был бедствовать, не должен был жить в этом засратом и глухом поселке среди алкашей, не должен был столько выстрадать и натерпеться за жизнь. Однако, перед ними сидел именно такой человек. Бывший царь, ныне живущий полубомжацкой жизнью.
— Ёхонтэ, ты чего такой мрачный стал?.. – тревожно спросила деда Анька.
— Кукуй его знает. – неожиданно отшутился дед все с той же кислотной ухмылочкой. – Кукуй, кукуй, кукуй…
— Деда, не пугай, блин, так больше! – подавляя смешок, ответила Юлька.
— А я и не пугаю. Я правду говорю. – дед вновь был спокоен и невозмутим, от былой мрачности не осталось и следа. – Отсюда же могу и рассказать, как обычные, земные люди появились.
— Как?
— Вот, значит, решил тот змей сделать клен своим собственным деревом, и начал потихоньку наводить свои порядки везде, докуда дотянуться мог. – начал погружаться в повествование очередной сказки дед.
— Великий Полоз, что ли?
— Да ну не-е-е… – чуть раздраженно взвыл дед. – Не путай. Великий Полоз не настолько гнида, насколько тот змей был. Ты ежели когда Полоза встретишь – упаси тебя хан Тенгри имена перепутать!
— Ладно, ладно, извини, перебила. Мы слушаем.
— Во-от… Сначала в кроне дерева тот змей всех несогласных с его законами сильно нагнул и запугал, потом решил и ствол клена себе прикарманить. В то же примерно время жена его захотела такого человека сделать, чтобы он в самой твердой части ствола жить мог – в самой его середине, где древесина самая жесткая. Решила, и взялась за дело. Долго она с подругами работала над своим творением, много растений, животных и прочих существ перепробовала смешивать, чтобы новый человек на нее похожим вышел. В оконцове, первые мужчина и женщины у нее получились. Не сказать, чтоб слишком ладные и здоровые, но лицом на нее примерно похожи были. Поселила она их на маленьком островке на Этой стороне мира, и стала вместе с мужем наблюдать, как новые люди живут. Тяжело было новым людям, трудностей много они пережили, но все же смогли семью сделать, детей завести, и как-то зажили. Увидали новых людей остальные божества, и решили своих таких же сделать. И таки сделали – вот почему на земле столько разных рас и народов живет. Белых людей сделал тот самый змей, народы с узкими глазами и черным волосом от хана Тенгри пошли, разных африканеров их же собственные боги делали. Индейцев в последнюю очередь придумали – какая-то нехорошая буча у тамошних богов в счет людей была: одни хотели их разводить только для того, чтобы стричь дармовую Силу, а другие хотели настоящих малых братьев создать. Ну и, как видите, вторая группировка одержала верх. Вот почему в доколумбовой Центральной Америке была такая интересная культура.
— Деда, а ты откуда про все это знаешь?
— Ну дык че ж, я же как и вы много чем интересуюсь. Книжки в библиотеке по молодости находил, потом сам начал поток Реки слушать, и оттуда Силу черпать. Ты же знаешь, что любое Знание – это концентрат настоящей Силы? Это ведь та самая Сила в чистом виде и есть. Только многие, к кому в руки попадает нечто ТАКОЕ, тупо не знают, че с ним делать.
— …И забивают гвозди микроскопом. – договорила за деда Юлька.
— Во-во.
— Деда, а ты вот говорил, мол, «поток Реки слушать» — это как?
— Ну… Как, как. – дед подбирал правильные слова для объяснения. – Река в обширном смысле – это такая неепически сложна штука, что просто так я и не объясню наверное. Это как живой и подвижный поток Всего, что есть на Свете. Именно поток – он течет. Время меняется, Земля меняется, люди и не-люди меняются, дела и мысли у них в головах тоже. Это и есть поток Реки. Река несет весь Свет, который нам известен, и даже чуть больше. Когда вот ты, например, сидишь в тишине и не думаешь ни о чем, можно услышать, как плавно она журчит, протекая через все на Свете. Оттуда можно ЧЕ УГОДНО вытащить при желании. – дед снова выделил интонацией. – Даже нечто такое, что ни в одной книжке и ни в одном фильме не встретить.
Дед потянулся, прогнувшись в спине, мерзко хрустнул какой-то косточкой, и расслабленно уселся на чурбаке. Девчонок после травяного чая и живого огня тоже немного развезло.
Трое людей сидели около костра перед садовым домиком, и слушали, как течет Река.
— А как же тот змей? – нарушив момент рождения мента, спросила Юлька.
— Змей? Змей хотел, чтобы новых людей больше на клене жило. А для этого место необходимо. Собрал он корешей, залез на ствол дерева и пережрал почти всех птенцов и потомков кукушек, каких найти смог. Те, кого не заметили или пропустили – спрятались, затерялись меж новых людей, но и те по наветам змея-отца решили их искать и изводить. С тех пор так и живем – кого находят «не такого», тому, как правило, крышка. Змей же смекнул, что птенцов ему не найти, да и решил всех остальных, кто против него что плохое делал или говорил, новыми людьми на какое-то время делать. Мороки ему так меньше выходило. А чтобы жилось людям меньше и труднее, обвил он собою ствол клена в тридцать три кольца и так плотно сжал, что затрещало дерево – еще тверже сердцевина стала. Вот он до сих пор так и сжимал дерево, пока не устал…
— А прямо сейчас – сжимает?
— Щас, вроде, нет. Говорю же, устал он. С соседних деревьев на него косо смотреть жители начали. Это долгая сказка, много лет нужно, чтоб полностью ее рассказать. Она и сейчас говорится.
Месяц медленно сползал по синей скатерти к горизонту и уже чиркнул нижним краем по телеграфным столбам.
— Деда, помнишь, ты сказал, что жена змея растения и животных смешивала? – спросила Анька.
— Ну-у.
— Это она типа че, генетикой занималась?
— Че ты меня-то спрашиваешь, – дед заржал, – ты подругу свою спроси, она же у нас типа ученый.
— Огурец моченый. – громко шепнула Анька, и аки Нео от пули, ловко увернулась от леща.
Юлька готова была обложить деда отборными ругательствами, демонстративно вылить в костер чай из термоса и удрапать спать в гостевой домик. Только вчера перед сном она, «как бы между прочим» ляпнула подруге, что мечтает попасть на вышку в Уральский Федеральный на биофак в целях выучиться на генетика и вывести сорт светящихся в темноте морозостойких апельсинов. Анька ее тогда знатно оборжала, что наши полярники не настолько слепошарые, чтобы темными полярными ночами собирать с деревьев апельсины по свечению. Ёхонтэ же, наверняка в пятый раз за ночь отправившись в кустики, стопудово грел уши у них под окнами. И как он только умел так неслышно подкрасться к людям в самый неподходящий момент?
«Индеец хренов.» — со злостью подумала Юлька. – «Под землей найдет.»
Отхлебнув из термоса и глянув на Аньку, как на врага народа, девчонка решила сменить тему.
— Деда, а вот ты говорил, Полоз Великий, Малахитница, Огневушка, Кошка эта еще, с огненными ушами… Откуда Бажов про них узнал?
— Да к то ж наши все легенды записывал. – ответил Ёхонтэ, как будто и не слышал минуту назад про генетику. – Вогулы, Ханты, Коми-Зыряне о всех, кто с людьми живет, рассказывают. Все вот, кого ты в сказках у Бажова видела, они все есть, здесь живут. Спокойно с Той стороны Света на Эту ходят.
— А как они ходят?
— Как-как. Через тени ходят. Вернее, через «дырки» между Вещами.
— Ч-чегось? Как это «через тени»?
— А вот так.
Дед вынул из кармана штанов захватанное и замызганное зеркальце на пластиковой подложке, которое непонятно зачем постоянно таскал с собой.
— Ну-ка глянь. Че видишь?
— Себя вижу. Ну и фонарищи под глазами…
— Прямо себя саму со стороны ты увидеть не можешь. – парировал дед. – Неправильно говоришь. Надо сказать: «Я вижу отражение себя».
— Ну… Я вижу отражение себя. – повторила девчонка.
— А отражение себя – это что?
Юлька забаговала. Ответ «отражение – это отражение» отметался сразу же, а другие на ум не шли.
— Это твоя тень. – ответил сам себе дед. – Твоя цветная тень, картинка тебя. Движущаяся. Поняла теперь, насколько важно чувствовать разницу?
— Не совсем…
— Ладно, еще пример. – дед, пожевав губами, придумал. – Вот, представь, речка течет. Зима пришла, стала речка, все – не видно ее подо льдом. Вот пришла ты на рыбалку. Лунку выдолбила и вниз туда смотришь. Че видишь?
— Лунку вижу. – не подумав, ляпнула Анька, хотя ее не спрашивали.
— Тьфу, блин, а! – хохотнул дед. – Вы че, обе юлярки? Ань, вот мало того, что не тебя спрашивали, дак еще и неправильно сказанула.
— Реку я подо льдом вижу! Саму Реку, а не лунку! – накатила Юлька на подругу. – Воду видно через дырку во льду!
— Во-о-о, другое дело. – подтвердил дед, откидываясь спиной на поленницу. – Правильно говоришь. Так люди Той стороны через тени отсюда и сюда ходят. Любая тень – это не просто «лунка во льду», это в первую очередь дырка, через которую видно Реку. Так же и все, что тень отражает, работает. Когда идешь куда-то через тень, ты вроде как складываешься сам в себя, меняешься местами с тенью, и отражаешься уже на Той стороне. Через озеро дух может так ходить, может из-за дерева внезапно выйти – с той стороны, где у дерева тень, где из-за перспективы не видно. Из зимнего бурана тоже может выйти – льдинки они ведь как маленькие зеркала работают. Еще, кстати, люди и не-люди очень на эти самые «лунки во льду Реки» похожи. Заглянешь в одну лунку – там одно отражение видно, заглянешь в другую – там другое. С людьми так же. Кто-то одну часть Мира через себя, как через кинопроектор показывает, а кто-то совершенно иную.
— Нифига себе… Деда, слушай, получается ведь, что тени… В смысле, отражения, в снегу, могут быть много-много раз сложены внутрь себя, как фракталы? – предположила Анька после минутного молчания.
Ёхонтэ чуть не перекосило. Дед впервые слышал слово «фрактал» и оно ему явно не нравилось.
— Ты, давай, киндер, не умничай.
— Да ладно, ладно, че. – отшутилась девка и затянула знакомый мотивчик Веры Брежневой. – Мамочка, опять гадаю я о нем по цветкам, любит – не любит. Мамочка, а он спокойный, как большая Река, и я в ней, как лодочка…
— Хехе, доводилось че-то похожее слыхать по радио. – ответил дед. – Всякие интересные песни тоже, кстати, можно из Реки вылавливать. Так многие в нашем народе делали.
Где-то не далеко в лесу гулко захохотал глазастый филин.
— Ф-фу, ё! – шуганулась Анька. – Придурок! Нахрена так орать!
— Мда-а… – потянул дед. – Филин он такой – когда и пошутит над человеком, а когда и до усрачки напугает. Я сам, когда мелкий был и неопытный, филинов до одури боялся – как заорет в лесу ночью над ухом, так взрослому мужику не стыдно обосраться.
— Дак да же, реально ведь, как человек орет и кривляется.
— Куандо эль-теколоте кантэ, эль-индио муэре. – как бы между прочим вставила фразу Юлька.
— Да, ты права. Каждый раз один колдун в мире умирает, когда филин поет. – ответил дед.
— Ёхонтэ! Ты откуда испанский знаешь?! – вытаращила глаза Юлька.
— А че, эт испанский, что ли? – хехекнул дед. – Да я не знал, а так, навскидку ляпнул.
По наглому лицу строго вогула было видно, что он нифигашеньки не сомневался в переводе фразы. Более того, он словно видел сидящих рядом с ним девчонок насквозь и будто заранее знал, что они скажут.
— Ёхонтэ, а откуда манси появились? – переводя разговор в другое русло, спросила Анька. – Расскажи.
— Ну-у… Это совсем уж долгая история. – дед подготовил дыхалку для очередной басни. – Короче, девчата, слушайте. Жил-был когда-то еще давны-ы-ым-давно один Ворон. Он очень старый и мудрый, и был еще даже до того, как та рощица с тринадцатью деревьями выросла. Змей этот злоепучий, который наше дерево обжал – это один из его сыновей. Вообще, сыновей у Ворона то ли три было, то ли пять… Не помню уже. Но об одном из них можно рассказать. Это был юноша, решивший жить на стволе нашего клена, вместе с людьми, еще даже до того, как Свет на Тот и Этот поделился. Силен и мудр был тот парень, самый могучий богатырем считался. «Всяким таким» занимался с малолетства и умел превращаться в огромную белую птицу с густыми перьями и двумя парами крыльев. Звали его Блан-Го Ра, и летал он по всему Свету, где душа повелит. Но все-таки ему больше всего у нас нравилось, на Урале жить. Горы от северных пустошей до южных равнин полностью в его ведении были.
Но однажды сорвалась звезда с неба и стала падать на наш мир. Сейчас бы ее метеоритом назвали. Блан-Го-Ра испугался, что может звезда, упав на землю, все леса повыжечь и горы в песок обратить, и кинулся ей навстречу. Но звезда все равно очень быстро летела – как он ни держал ее, не смог остановить и на небо вернуть, но сильно замедлил падение, и смягчил собой удар. Ударилась звезда о землю, и рассыпался Блан-Го-Ра ворохом белых перьев, разлетевшихся по всему Свету. Там, где и поныне перья его летают, облака по земле туманами стелются, там, где кости в землю воткнулись, густые сосновые леса поросли, а где капли горячей крови в воду озер упали, вышли на Свет люди, свой род от богатыря Блан-Го-Ра и его отца-Ворона ведущие. Это и были первые манси.
А то место, куда Блан-Го-Ра вместе со звездой упал и землю от страшного удара уберег, глубоким озером стало – бьет с его дна неиссякаемый родник с Живой водой, которая может время вспять повернуть и вечно молодым сделать. Говорят в народе, что богатырь Блан-Го-Ра не погиб вовсе, а только звездой его сверху придавило. И до сих пор он на дне того озера живет, и оттого оно Живой водой полнится, что плачет юноша и тоскует по любимой земле. А то место, где он жил, стали через века на наш лад Багаряком называть.

Светлело небо на востоке, луна зашла за поросшие лесом сопки, и ветер гнал вниз по холмам туманы. Облака радужными оранжево-розовыми и фиолетовыми, с прозеленью, лентами расписали небо, и звезды гасли от наступления нового дня. Трава полнилась свежей влагой, стрижи с криками вылетали из-под навесов поселковых крыш, и Река все так же тихо текла через этот мир, как и сто, и тысячу, и миллион лет назад.

Автор Julay Madyara (с) Материал Archaic Heart