С любовью к детям

Сизо-синий декабрьский вечер пробивался сквозь покрытое узором стекло в салон скрипучего старого ПАЗика. Усталая женщина лет тридцати с грустью следила, как за окном пробегают редкие жёлтые всполохи фонарей. Она задумчиво вздыхала, рассеянно двигая кистями рук в воздухе так, словно ощупывает находящийся меж них небольшой предмет. Кулёчек конфет. Горстка карамельных подушечек в сахаре. Даже такой небольшой подарок она не могла купить для своего ребёнка к наступлению нового 1994 года. Очень хотелось хоть чем-то порадовать сына, но зарплату на швейной фабрике не платили уже третий месяц.

В автобусе сидело лишь два пассажира: она и мужчина, укутавший серым шарфом не только шею, но и часть лица. На сидении рядом с ним стояла слегка потрёпанная и немного размокшая снизу коробка. На боковой стороне красовалась надпись «С любовью к детям». Женщина тихо завидовала попутчику, изредка поглядывая на серый волнистый ряд букв. Коробка была довольно большая. В ней наверняка скрывалась весьма дорогая игрушка, навроде железной дороги или самосвала. Раздосадовано поджимая губы, она снова отворачивалась к окошку и считала огни.

«Конечная!» – громким скрипучим голосом сообщил водитель автобуса. Потерявшая связь с реальностью пассажирка вздрогнула, даже слегка подпрыгнув. Она рассеянно поплелась к выходу и вдруг остановилась посреди салона. Коробка. Она сиротливо стояла на пассажирском сидении, и нигде не наблюдалось её владельца. Женщина осмотрелась по сторонам. «Ты выходить будешь?» — проворчал водитель на весь пустой автобус. Схватив коробку, она кивнула и шустро выскользнула наружу, и, озираясь, быстро направилась к себе домой.
***
В скудно обставленном доме с выцветшими обоями стало одной табуреткой меньше. И исчезла с полки белая ваза с коричневым цветочным узором. Зато появилось четыре бутылки водки. Явно некачественной и, возможно, даже палёной, но безработного алкаша Степана мало заботили как риски отравления, так и потери в рядах имущества. Главное – горячо желаемый спирт поступал в организм.

Серая буковка «д», выглядывая через щелку меж дверей старого советского шкафа, наблюдая отвратнейшую картину очередного семейного скандала. Хмельное красное тело в запачканной рвотой тельняшке изрыгало агрессивные выкрики, из которых можно было вычленить только отборные матюки и фразу: «Лю-юдка, ты гдие-е-е была я спраши-и-иаю!?» Ущемлённое пьяное эго Степана было изрядно помешано на выдуманных им же изменах его супруги, которая в отличии от него хоть как-то пыталась зарабатывать. Людмила, в свою очередь, кричала на мужа за то, что он снова променял нужные вещи на водку, изредка отвечая на его ревнивые вопли, сообщая, что была на работе. Она обвиняла его в отсутствии совести, стыдила его за пьянство, наивно полагая, что муж сейчас вообще способен сделать хоть какие-то выводы из её слов. Но тот находился в исключительно неадекватном состоянии, не предполагавшем контакта с реальностью. Он только распалялся в своей изолирующей алкогольной ярости, все больше набирающей обороты, пока окончательно не вскипел и, как и сотню раз до этого, не заявил, что ребёнок Людки тоже нагулянный, и не перешёл со слов на кулаки.

Женщина рыдала, пытаясь защищаться и даже порой бить в ответ, но даже в таком состоянии Степан еще сохранял превосходство в физической силе. Он оказался внезапно невосприимчив к удару пустой бутылкой по голове, случайно найденной наощупь женой. А вот не сумевшая сохранить оружие в своей руке женщина — ещё как. Было больно и страшно. И с кровью. И не меньше происходящего её в ужас повергала мысль, что безумный пьянчуга может дорваться до их пятилетнего сына.

Кудрявый напуганный мальчик смотрел на происходящее сидящий в шкафу, беззвучно роняя слёзы на какие-то старые вещи. Это он оставил ту самую щель меж дверей – очень сложно закрыть до конца детскими ручонками неподатливую тяжёлую дверь до конца, особенно изнутри. Он не хотел ни видеть происходящего, ни оставаться сейчас безучастным, но помочь матери или отвести взгляд ребёнок был просто не в силах.

Всё, на что был способен скованный беспомощным гневом и страхом мальчишка – сжать дрожащие руки в не менее трясущиеся кулачки и стараться не издавать лишних привлекающих внимание звуков. Так делать мама сказала.
-Н..ненннавижу, тебя… п..папа… — хныча, прошептал ребёнок. – Х… хочу, чтоб ты сссдох, — всхлипнул малыш и содрогнулся от ещё одного ужаса. Тихого и внезапного. Там, наверху, где стояла загадочная коробка, что-то зашевелилось.

***

В доме стало противоестественно темно. Ни дневной свет, ни свет от лампочки на потолке были не в состоянии рассеять эту темноту до конца и сочились по помещению словно сквозь вязкую серую дымку. Мальчику стало страшно оставаться дома совсем одному. Даже наедине с пьяным папашей ребёнку было не так жутко. Теперь он старался не покидать детской. А ещё лучше – кровати. Мальчик часами сидел, спрятавшись под одеялом, слушая, как скрипят половицы под чьими-то медленными шагами. В доме появилась бабайка.

Это существо пугало не только ребёнка. Отец всё чаще испуганно озирался по сторонам, упираясь мутным взглядом во все углы, словно ожидая в них увидеть кого-то. Или даже видя. Он всё меньше буянил по пьяни и почти не поднимал на маму руки. Больше плакал и метался по комнатам в ужасе, а ночами не спал и истошно орал, носясь по квартире ещё сильнее. Он не спал и не ел, не ходил за водкой, но всё равно не трезвел.

Только мать не замечала пугающих изменений. Или игнорировала, не желая их замечать. У взрослых людей есть такая замечательная способность не видеть того, что происходит вокруг. И всякий раз, когда мальчик ей говорил, что видит бабайку, она заявляла, что это всё пустяки. Даже когда в дверном проёме спальни появлялся лишённый чёткого контура силуэт, подобный гигантскому грибу с расползающейся на щупальца шляпой. Они хаотично колыхались в воздушном пространстве, скользя по косякам, потолкам, стенам… Один раз, одно даже коснулось ребёнка, погладив внезапно тёплым бархатом по щеке, от чего тот в испуге заплакал.
***
Этим утром что-то переменилось. Дом будто бы посветлел опять, обнажив свою бедность и разруху. Мальчик выпрыгнул из постели, радостно прошлёпав босыми ногами к отрывному календарю. «31 декабря» — гласила надпись на маленьком желтоватом листочке. Новый год. Действительно волшебный праздник, раз куда-то исчезла эта страшнющая бабайка. Лишь теперь ребёнок заметил, что дома остался он совсем один. Отец, видно, ушёл за водкой, мама умчала на швейную фабрику, как говорила вчера…Остаётся лишь ждать, пока кто-то из них вернётся и тому радоваться. Или прятаться поскорее.

Первой вернулась мама, когда за окном уже синел вечер. Она сияла довольной улыбкой. Такой яркой, какой не было на её усталом лице очень давно – им внезапно дали зарплату. Более того, она умудрилась ухватить в магазине батон и банку каких-то шпрот к празднику. Быстро наделав из купленного бутербродов и открыв банку бабушкиного компота, она накрыла скудный праздничный стол.

— Идём куша-ать, — позвала она сына за стол.
— Ма-ам, я хочу подарок, — отозвался ребёнок из залы.

Людмиле, конечно, хотелось бы, чтобы подарок был открыт уже после праздничного ужина, но, пожав плечами, она направилась к шкафу, возле которого крутился малец, сгорая от нетерпения. Она поставила подарок на пол, нарочито медленно сняла крышку, ожидая предвидеть восторг сына. Но, увидев её содержимое, в ужасе отпрянула от неё, задыхаясь от сильного визга. В коробке лежали неравномерно обглоданные человеческие кости и полупустая бутылка водки.

Источник: Дом из костей (vk.com)