Дым

Тетя Марина была ее младшей сестрой, мягкой, приветливой, душевной. Своей. В ее доме по выходным уютно пахло пирогами. Помню, как она ласково трепала меня по макушке, интересовалась успехами в учебе и ставила меня в пример своей дочери, Наташке, вечной троечнице.

Между мной и двоюродной сестрой Наташей было чуть больше четырех лет разницы. Целая пропасть. Иногда взрослые поручали ей за мной присматривать, она недовольно фыркала, как вытрепистая кобыла, и ныла о вселенской несправедливости. Ее ждали подружки и короткое лето, и ей совершенно не нужен был довесок в лице младшего братика. Надо ли говорить, что мои приезды Наташку не радовали и меня она терпеть не могла?

Зато теткин муж, дядя Коля, возился со мной совершенно искренне. Брал на рыбалку, катал на тракторе. Он был крепким, надежным, рукастым мужиком, и вечерами, когда вся семья собиралась за столом, он смотрел на своих жену и дочь с таким неподдельным теплом и заботой, что я невольно им завидовал. Своего отца я не знал.

В то лето Наташке исполнилось четырнадцать. За время, что мы не виделись, она резко повзрослела, округлилась и превратилась в почти настоящую девушку. Часами сидела перед зеркалом, старательно выводя стрелки на глазах, и недовольно морщила нос на просьбы матери покормить кур. Походы на речку или в лес по ягоды с подружками не вызывали у нее былого энтузиазма, гораздо больше ее интересовали соседские парни.

Я слышал, как тетя жаловалась мужу, что Наташка совсем отбилась от рук, но дядя Коля только отмахивался: перебесится, погоди. Тетка же, боясь упустить дочку, не придумала ничего лучше, чем навязать ей мою компанию. Сестрицу это откровенно бесило, она фыркала по своему обыкновению, но мать она пока еще боялась и поэтому таскала меня везде за собой.

В тот день Наташа позвала меня гулять на край села. Сюда заходили редко, делать здесь было совершенно нечего. Возле самого леса одиноко стоял покинутый дом. Ставни его были крепко притворены.

— Там бабка Евдокия жила, — невзначай кивнула сестрица. — Прабабка твоя, между прочим. Болтают про нее всякое. Ведьмой она была сильной. Погодой умела управлять, скотину лечила. Померла она давно, дар свой никому передать не успела. Пошли, посмотрим, что там?

Мне было страшно, но я не подал виду: не хватало, чтобы Наташка подумала, что я боюсь.

Внутри царил полумрак, было пусто и пыльно. Досчатый пол, грубо сколоченные лавки, почерневшая от времени печь. И запах дыма, намертво въевшийся в стены.

Наташка подошла к печи и открыла заслонку.

— Есть тут кто-о? — гулко позвала она.

Печная труба протяжно завыла. Наташка звонко расхохоталась, плюнула в открытую печь, а потом повернулась ко мне. На ее лице играла насмешливая улыбка.

— Ты знаешь — когда ведьма умирает, душа ее уходит через трубу? — сказала вдруг она. — Когда бабка Евдокия помирала, то все ждала что придут ее любимые внучки и примут дар. А они не пришли. Не успели. Твоя мамка училась в городе, а моя поехала к ней погостить. Перед самой смертью бабка закрыла вьюшку, села на лавку и испустила дух.

У меня пересохло во рту, и язык прилип к нёбу. А Наташка, все также ухмыляясь, подошла ко мне вплотную.

— Бабку нашли там, возле окна, — кивнула она. — Соседи увидели, что не топится печь и выбили дверь. Там, на этой лавке, до сих пор сидит ее неупокоенный дух, ждет своих непутевых внучек. И жестоко карает каждого, кто сунет сюда свой любопытный нос. Тебе — труба!

Она резко развернула меня за плечи и с силой толкнула в сторону. Я не удержался на ногах и полетел вниз, нелепо растопырив руки, а когда приземлился, то услышал, как за моей спиной что-то захлопнулось. Быстро вскочив на ноги, я рванул было на выход, но с ужасом обнаружил, что выхода нет. Наташка чем-то подперла входную дверь.

— Открой! — что было сил затарабанил я. — Наташа!

Но она не отвечала. Я колотился какое-то время, умоляя меня выпустить, пока не понял, что сестра ушла. Ошеломленный, я медленно сполз на пол. Меня била мелкая нервная дрожь, бешено стучало сердце, отдаваясь в висках, ныло колено, которым я ударился при падении. Но я думал только об одном: а что, если Наташка не вернется? Я умру в одиночестве, как бабка Евдокия, и никто меня здесь не найдет.

В тусклом свете невесомо клубилась пыль. Почему-то она становилась все плотнее, и очень скоро мне стало казаться, что комната как будто наполняется дымом. Была ли это игра воображения или сказалось нервное напряжение, но дышать становилось все труднее. Глаза слезились, но я разглядел женскую фигуру, которая кружилась в дыму и что-то тихо напевала.

Незатейливый мотив внезапно показался мне смутно знакомым. Так пела мне в детстве перед сном мать, укутывая одеялом. Я вспомнил ее заботливые руки и ощутил, как чьи-то бесплотные пальцы коснулись моего лица. Сердце мое ухнуло и я погрузился в темноту.

Меня вызволили ближние соседи: их насторожило, что из печной трубы в пустующем доме валится густой черный дым. Когда открыли дверь, то нашли меня, свернувшегося калачиком у входа. Лицо мое было мертвенно-бледным, дыхание слабым. Не знаю, что всех больше испугало: то, что меня никак могли привести в чувство, или холодная нерастопленная печь. Фельдшер сельской амбулатории, помахав ваткой с нашатырем, решила не рисковать, а доставить меня в районный стационар. Отправив нарочного разыскивать моих тетю и дядю, она вызвала скорую.

Единственная на весь район скорая приехала на удивление быстро. Я смутно помню, как мы мчались, резво прыгая на ухабах проселочных дорог, а тетя Марина, ехавшая со мной в больницу, всю дорогу гладила мою руку и шептала:

— Лешенька, держись! Держись, маленький! Все будет хорошо.

Когда до приемного покоя оставалось какая-то пара километров, поступил другой срочный вызов. В нашей деревне произошло ДТП, трое пострадавших, один тяжелый. Сдав меня дежурному врачу, бригада помчалась обратно, но пока они добирались, тяжело пострадавший скончался. Это была Наташка, моя глупая сестра.

***

Как оказалось, Наташку пригласил покататься на машине сынок местного перекупщика, Димка, дерзкий шестнадцатилетний засранец. Дурочке было лестно, что на нее обратил внимание такой видный парень, и, не придумав ничего умнее, чем закрыть меня в бабкином доме, она галопом поскакала на покатушки.

Для приличия Наташка позвала с собой подружку. Димка встретил девчонок на новеньком отцовском автомобиле. Прав у него не было, ключи он тупо спер, но кто обращает внимание на такие мелочи? В местной разливайке парень взял пива для культурной программы, и веселая компания радостно поехала навстречу приключениям.

Они с шиком гоняли по окрестностям, девчонки задорно визжали на головокружительных виражах. На очередном повороте деревенский гонщик не справился с управлением и влетел в бетонный складской забор. Ту сторону, где сидела Наташа, смяло как фантик.

Димка говорил потом в свое оправдание, что виной всему стала плохая видимость: дорогу внезапно накрыл налетевший плотный туман. Плохому шоферу всегда что-то мешает. Он отделался, кстати, достаточно легко, Наташкина подружка тоже. А тело моей сестры доставали из машины специнструментами.

Похоронами и поминками занималась моя мать. Тетя Марина под воздействием сильных препаратов смирно сидела на стуле и таращилась совершенно пустыми глазами на противоположную стену. Дядя Коля вроде держался, но на похоронах он вдруг бросился к гробу, стал вынимать тело дочери и исступленно кричать, что никому не отдаст свою девочку. Мужики его скрутили и силой увели в дом.

Я в это время валялся в стационаре и на похороны не попал. Вроде бы не было ничего серьезного, но врачи почему-то наблюдали меня две недели. Зато потом мы с матерью несколько раз ездили на суд.

Отец Димки сразу же предложил договориться.

— Марина, не порти пацану жизнь! — сказал он, называя конкретную сумму, — Дочку ты все равно не вернешь.

Высохшая от горя тетя была неприступна: парень виновен, должен понести наказание. Держалась она холодно и отстраненно, и Димкин отец быстро сообразил, что ловить тут нечего. Дядя Коля к тому времени крепко запил, и переговоры зашли в тупик.

Родители Наташкиной подружки не были столь категоричны: дочке нужны были деньги на лечение и вообще… Городской адвокат хорошо отработал свой гонорар, в итоге Димке дали условку. Решение суда тетя выслушала с каменным лицом. А потом обвела всех присутствующих тяжелым взглядом и сказала:

— Будьте вы прокляты!

Она пропала на несколько дней. Обеспокоенная мать сорвалась в деревню, а когда вернулась, скупо поведала, что Маринка двинулась умом. Ушла жить в дом бабки Евдокии, и теперь целыми днями топит печку, а потом закрывает вьюшку и ходит кругами в дыму по избе, и что-то пришептывает. Мать стучала в окна и двери, сбивая в кровь кулаки, кричала: «Выходи, дура, угоришь!». Но тетка все нарезала круги по избе и даже не кашляла.

Потом мать еще несколько раз моталась в деревню, переживала, умоляла тетю вернуться домой к мужу. Бестолку. А через какое-то время до нас дошли странные известия: Наташкину подружку сбила с ног и затоптала лошадь. Девочка сильно пострадала. Ее лечение встало родным в копеечку, они залезли в долги, продали скотину и дом. Но даже столичные доктора не вернули здоровье ребенку.

Потом погиб Димка. Он с родителями поехал на районную ярмарку, по дороге в райцентр автомобиль попал в перемет и вылетел на встречку. Его отец пьяно рыдал на похоронах, говорил, что сожжет ведьму — мою тетю — на хрен, а на следующий день мужчину внезапно разбил паралич. Восстановиться он так и не смог, смирно лежал в кровати, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и тихо скулил, глядя в потолок.

Судью сняли за взятки, городской адвокат вляпался в какое-то дурно пахнущее дело. Мать качала головой и горячо молилась долгими зимними вечерами перед простенькой иконой, неожиданно купленной в церковной лавке. В деревню она больше не ездила, да и останавливаться там стало не у кого — дядя Коля сошелся с другой женщиной, продал дом и переехал в райцентр.

***

В седьмом классе я перевелся в другую школу. Физико-математический лицей открывал хорошие возможности мальчику с района. Пройдя жесткий отбор, я вцепился зубами в маленький призрачный шанс пробиться наверх.

Чтобы выжить, нужно было соответствовать: учиться без троек и участвовать в жизни лицея. Активисты были на особом счету, и в первую же неделю я подписался на все школьные мероприятия и проекты. Как в том фильме: «песчаный карьер — два человека». Я был везде и всюду: в школьной команде КВН, в редколлегии лицейской газеты, с удовольствием ездил на олимпиады, участвовал в конкурсах. А потом я встретил ее и пропал.

Ее звали Валерия. Лера. Во время нашей первой встречи я даже не обратил на нее внимания: маленькая серая мышка. Тонкие жидкие волосы, собранные в хвост, форменный жилет на вырост. Мы пересекались то на репетициях нашей команды, то на школьных конкурсах. Пару раз она подходила ко мне на перемене, мямлила: «Леша, ты мне не поможешь с задачкой?». Ничего особенного. Хотя порою мне казалось, что она плетется за мной после школы, нелепо прячась за газетными киосками.

А после Нового года я вдруг понял, что люблю ее. Безумно. «Лера Некрасова», — выводил я на листочке, выдранном из тетради по физике — «Пойдешь в кино на выходных?». Это было чувство на грани помешательства. Я не мог нормально есть, не мог спать. Я думал только о ней. Все остальное просто перестало существовать.

Поначалу Лера снисходительно разрешала провожать ее домой после школы. Под завистливые взгляды одноклассниц она вручала мне свою сумку, и я брел за ней через заснеженный парк, как верный пес. Пару раз мы сходили в кино и на каток. Но чем больше я добивался ее, тем больше она отстранялась.

— Леша, — сказала она однажды. — Ты меня бесишь. Таскаешься за мной как придурок, глазками телячьими моргаешь. Отстань уже!

Она гордо зашла в подъезд и захлопнула дверь перед моим носом. Я пристроился на детской площадке под ее окнами, и не мог понять: за что она так со мной? Я проторчал там до глубокого вечера, продрог до костей, и все надеялся, что вот сейчас она выйдет и все объяснится. Лера не вышла.

Утром я проснулся с температурой. У меня не было ни насморка, ни кашля, но обеспокоенная мать сразу же вызвала врача. Назначенное лечение помогало слабо, ртутный столбик как будто завис на отметке сорок и никак не хотел опускаться вниз. Я горел, и в горячечном бреду звал ее: «Лера!».

А потом наступило просветление. У изголовья кровати я увидел мать, она обтирала мое лицо смоченным холодной водой полотенцем. В комнате пахло чем-то сладковатым и смолистым — на подоконнике, в жестяной консервной банке, курились какие-то благовония. Кружилась голова, то ли от легкого ароматного дыма, то ли от слабости и недомогания.

Мать решительно протянула мне чашку с горячим отваром и приказала его выпить. Горькое варево не лезло в горло. Я сделал пару глотков и меня тут же вывернуло наизнанку, но мать это ничуть не смутило.

— Пей, сынок! — твердо сказала она. — Так надо.

Температура исчезла. На следующий день мать, удовлетворенная моим общим состоянием, велела собираться. Надевая джинсы, я с удивлением обнаружил, что на мне болтается одежда. В отражении в зеркале на меня смотрело незнакомое лицо, изможденное, бледное, как у покойника.

Мы поехали на вокзал и долго пилили на промерзшей электричке в деревню моего детства. Смеркалось. Когда мы дошли до окраины села стало уже совсем темно.

Я сразу узнал старый прокопченный дом бабки Евдокии. Он практически не изменился, разве что крыльцо покосилось от времени. В нем кто-то жил: справа от входной двери под навесом лежали нарубленные дрова, сложенные аккуратной поленницей, дорожка к дому была почищена от снега.

Мать с силой постучала в притворенное окно.

— Открой, Марина. — позвала она. — Дело есть.

Зажегся свет, входная дверь распахнулась и на пороге появилась растрепанная седая старуха. Я застыл в полном замешательстве: эта женщина никак не могла быть моей тетей, доброй, душевной. Своей. Я жадно вглядывался в изрезанное морщинами лицо, пытаясь найти хоть какие-то знакомые черты, и ничего не находил. Тем временем мать сухо поприветствовала хозяйку дома и кивнула на меня.

— Помоги! Я все отдам, заплачу любую цену, только помоги.

Тетка ухмыльнулась и жестом пригласила нас войти. Обстановка внутри была простой и даже аскетичной: сколоченная грубая мебель, домотканые половички. Над побеленной печью и по стенам висели пучки трав и кухонная утварь.

— А что, Коля ничего тебе не оставил? — не сдержалась мать, пораженная скромностью жилища. — Он же продал дом за хорошие деньги.

— А зачем? — пожала плечами Марина. — У него теперь новая красавица-жена. И дочка новая растет. Пусть растет пока, — добавила она зловеще.

Мне стало не по себе. А тетка, как ни в чем не бывало, велела мне присесть на лавку, взяла с полки огарок свечи и зажгла его двумя спичками. Сгоревшие спички она бросила в пожелтевший граненый стакан, зачерпнула туда воды, а потом, пришептывая, очертила этим стаканом круг возле моей головы и поднесла его поближе к свету.

Грани сверкали, отбрасывая радужные блики на закоптелые стены, свеча потрескивала и адски чадила. Спички немного покружились на поверхности, а потом почему-то быстро пошли на дно.

— Приворожили твоего Лешеньку, — хмыкнула Марина. — Чтобы, значит, вместе и до самого конца. До самой смерти.

— Он все Леру какую-то звал, — тихо откликнулась мать.

— Лера, значит, — задумчиво протянула тетка. — Выйди и подопри дверь.

Как только входная дверь с шумом захлопнулась, сердце мое учащенно забилось. Воспоминание о том, как Наташка закрыла меня в бабкином доме, внезапно вынырнуло из подсознания. Тетка посмотрела на меня как будто с сочувствием, жестом приказала молчать, а потом неспешно подошла к печи, сорвала пучок травы и бросила его на рдеющие угли.

— Поспи, Леша, — неожиданно мягко сказала она, задвигая печную заслонку. — Поспи, маленький. Все будет хорошо!

Комната стала наполняться дымом, а тетка принялась мелодично напевать. Ее голос убаюкивал, я не заметил, как глаза мои стали слипаться, и я провалился в странный сон.

***

Во сне я увидел девочку с волосами, собранными в тонкий жиденький хвост. Она восхищенно смотрела на сцену актового зала и живо сопереживала выступлению любимой команды. Вернее, выступлению мальчика, который отпускал дурацкие шутки. Шутника я не разглядел, но понял, что девочке он очень нравился. Она сжимала кулачки каждый раз, когда видела своего кумира, и толкала в бок подружку на соседнем кресле: «Смотри, смотри вот же он!».

Потом я увидел эту девочку за письменным столом. Сначала мне показалось, что она делает уроки, но, приблизившись, я понял, что она раскладывает карточные пасьянсы, сверяясь с книжкой. На обложке красовалось таинственное: «Мир гадания». Когда пасьянс не сходился, девочка злилась, нетерпеливо перетасовывала карты и делала расклад снова и снова, пока не получала устраивающий ее результат. Лицо юной гадалки было знакомым, но я не мог понять кто это: я смотрел на нее как будто через увеличительное стекло. И видел всю ее подноготную.

«Все равно ты будешь мой!» — упрямо твердила она, пиная ногой балконный парапет. Ее маленькие застывшие пальчики мяли газетную вырезку с напечатанным заговором от ясновидящей Любавы. Я стоял рядом на пронизывающем осеннем ветру, слушал, как она бормочет «выйду не благословясь, стану не перекрестясь…», сплевывая через левое плечо, и не мог отделаться от мысли, какими странными бывают люди. А затем действие переместилось на кухню.

Она готовила печенье. Сверяясь с маминой тетрадкой рецептов, отмеряла нужное количество сахара. Мое внимание привлек темный аптечный пузырек, стоявший возле баночки с мукой: по этикетке «Настойка календулы» шли бурые засохшие разводы.

Девочка откупорила пузырек, когда вымешала тесто. Темные капли тяжело падали в миску под заговор от ясновидящей и разливались кровавыми звездами. Я знал, что будет дальше: сейчас она раскатает пласт, нарежет стопкой аккуратные кружочки и отправит их в духовку. А потом понесет это на школьное чаепитие. «Попробуй, Леша!» — скажет она предмету своих воздыханий. — «Сама готовила». И я попробую.

Передо мной промелькнули новогодние лицейские посиделки и чудные оленьи глаза Леры. И в ту же секунду я очнулся в плотном сизом дыму, скручиваясь от сильного удушающего кашля. Внутренности выворачивало, градом катились слезы, к горлу подступал комок. Я хрипло выдохнул, выплевывая зловонный кусок слизи с кровавыми прожилками, а вынырнувшая из дымной завесы тетка ловко подхватила эту гадость щипцами и бросила в печь. Потом подкинула полено, открыла дымоход и, поманив меня пальцем, поставила возле вьюшки.

— Говори сюда, — указала она на задвижку. — Трещит, горит, сгорает. Ну же!

Трещит, горит, сгорает… Я, захлебываясь, повторял это снова и снова, пока тетка что-то нашептывала рядом и жгла тоненькие былинки. Когда прогорели последние угли, она закрыла задвижку и кликнула с улицы мою мать, уже порядком замерзшую.

Потом мы молча пили чай. Тетка постелила нам на лавках: последняя электричка ушла давным-давно. Мать растирала озябшие руки и задумчиво смотрела то на меня, то на свою сестру, все не осмеливаясь задать мучивший ее вопрос.

— Марина, — сказала она наконец. — Что возьмешь за работу?

— С тебя не возьму, — ответила тетка после недолгого молчания. — И с него не возьму, — кивнула она на меня.

— А как тогда? — удивилась мать.

Тетка внимательно посмотрела на нее, а потом сказала:

— Придет время — узнаешь.

***

На следующее утро мы вернулись домой и все благополучно забылось. На носу был конец четверти, успеваемость моя сильно просела, и поэтому я с головой погрузился в учебу. С Лерой мы больше не пересекались даже на переменах.

Школу я окончил с отличием. Потом был вуз, инженерные войска, переезд в столицу. Мать осталась в провинции, на уговоры перебраться поближе не поддавалась, и я, переживая за нее, часто мотался к ней, проведать. В одной из поездок познакомился со своей будущей женой. Мы влезли в ипотеку, разбили на даче яблоневый сад, родили дочь и завели кота.

Жизнь потекла размеренно и обыденно: дом, работа, семья. Но вчера, когда я зашел пожелать спокойной ночи своей маленькой дочке, в глаза мне бросился странный рисунок, лежавший поверх других на розовой детской парте: черный покосившийся дом и две тоненькие фигурки, одна на лавке возле окна, другая на крыльце.

— Красиво, — кивнул я. — А что это?

— Ты что, папа, не узнал? — удивилась она. — Это же баба Дуся и баба Марина. Они ждут меня в гости. Когда мы к ним поедем?

— Когда-нибудь, — ответил я. — Спи, солнышко!

Я вышел на балкон и зажег сигарету. В памяти одно за другим воскресали воспоминания из далекого прошлого. Я выпускал крепкий дым, и как наяву видел тетю Марину, подбрасывающую в огонь тонкие веточки, суровую, неприветливую, но все равно свою. Я не знал точно, зачем она хочет увидеть мою дочь, но знал наверняка: очень скоро мы всей семьей поедем в деревню, навестить одинокую тетку, живущую на отшибе.

Так надо.

(с) Oenothera