Некоторое время назад мне попалась любопытная статья о малоизвестных терминах, обозначающих сложные гаммы чувств и человеческих эмоций. То, что мы часто ощущаем, но нам очень трудно выразить это словесно. Некоторые душевные струны действительно находятся на грани мыслеформ и явно за гранями человеческой речи.
Вот то горькое чувство, когда едешь в транспорте, замечаешь нечто интересное из окна и испытываешь досаду, что никогда не узнаешь, в чем там было дело и чем кончился увиденный на мгновение отрывок чужой истории. Чувства, которые охватывают нас во время прослушивания музыки или взгляда на нечто страшное и величественное. А вот как назвать ощущение своей никчемности или тот странный стыд, который испытываешь за поведение других людей? Чем обозначить невыносимую душевную боль, если и миллиона эпитетов не хватит для передачи даже ее части? Или как назвать ту горечь, когда понимаешь что твое красивое фото уже неоднократно повторялось другими фотографами? Филологи уже озаботились выдумыванием таких слов.
Люди любят рамки. Любое явление в человеческой жизни имеет определённые ограничения. Инструменты ограничены октавами и нотами, жизни — годами, явления строго очерчены словами. Трудно выдумать новый цвет. Еще труднее описать то, что чувствуешь, при этом избегая шаблонов и избитых форм.Так вот. В силу некоторых очень невеселых причин, я сейчас немного «бродяжничаю», стараясь поменьше находиться дома. И, соглашаясь на любые предложения, мероприятия и встречи, я редко знаю наперед, с чем уеду вечером домой. Бывает что уезжаю с раздражением и пустотой, потому что еду с чего-то унылого во что-то страшное. И ни то, ни другое не имеет для меня смысла. Это чувство называется ноденс толленс.
14 августа карма занесла меня в поэтично рассыпающийся на куски корпус физ-мата киевского Политеха, где проходил крошечный акустический концерт скрипача Дмитрия Новгородова, ака Dante. Мой мозг очень любит комбинировать события и смешивать несвязанные явления в один невероятный сюжет. Слушая скрипку и жуя печенье, я почему-то думала именно о тех самых словах, которыми люди попытались обозначить свои самые сложные эмоции. Хризализм, опия, вемодален, альтшмэрц — звучало в моей голове. И что-то о границах.
В мире есть всего несколько инструментов, которые могут выходить за границы нот и издавать более широкий диапазон звука, чем обычные инструменты.
Один из них — скрипка.
Когда слышишь классическую музыку или просто нечто каноничное, то гамма возникающих образов и эмоций, как правило, предсказуема, как нотная гамма. А вот с произведениями Данте возникает такое странное чувство, будто звук его инструмента описывает именно те самые эмоции и чувства, которые каждый знает, но не умеет выразить даже в словесной форме. И только смутно догадывается, что они есть.
И я говорю не о чем-то избитом. Любовь, ненависть и тоску воспевали многие, если не все. У любого виртуоза есть что-то сопливое, что-то яркое и грозное, что-нибудь классическое и присыпка из любовных опилок. Меняется техника игры, меняются инструменты, темп, но не меняется исходная эмоция.
Здесь же звучит нечто совершенно иное. Иногда это ломающийся ритм тяжелой болезни, иногда — размышления о чем-то давнем и тяжелом, где-то проскальзывают нотки гнева и боли, переходящие в апатичную обреченность. Здесь я услышала горечь запоздалого диалога, который ведется с самим собой и никогда уже не станет реальностью. Это называется джуска. Я жевала печенье и думала о своих умерших друзьях, с которыми больше никогда не смогу столкнуться на улице или позвонить им. И скрипка описывала это горькое чувство, выходя уже за все возможные рамки моих эмоций.
Потом я думала о людях, которые лежат в больнице и им страшно. Потом мои мысли, подхваченные звуком, переключились на окружающий убогий пейзаж. Я думала о том, что под стены лучшего технического ВУЗа страны бомжи приходят в туалет, а из его крыши растут первые робкие кусты. Ощущение ужаса, который вызывает заброшенное место, которое раньше было оживленным, называется кенопсия.
А потом Данте заиграл что-то спокойное и медитативное. И снова я подумала отнюдь не о любви, а почему-то о том, как здорово было сидеть у печки и слушать байки деда. Щемящее чувство такое, одновременно спокойствия, счастья, но и тоски. Уже нет ни деда, ни печки, а тепло и хорошо было где-то и когда-то, очень давно, и только звук на минуточку вернул это чувство.
Я слушала и слушала, а скрипка перебирала почему-то именно эти чувства, а не те, которые я привычно пережевываю ежедневно. Я не знаю, выходила ли она за рамки нот, но за рамки обыденных чувств — точно.
Становилось темно. Про любовь Данте так и не сыграл, зато я перебрала в голове пару дюжин эмоций и воспоминаний, которые его музыка так живо и так страшно описала мне за эти пару часов.
Я неловко чувствую себя в толпе, особенно с незнакомцами, поэтому вместо всеобщего веселья я просто сидела на щербатых ступеньках, курила и смотрела на Дмитрия. Дмитрий тоже курил, неловко молчал и мне почему-то подумалось, что его жизнь, должно быть, была очень сложна, трагична и полна всяких странностей, для которых терминов пока не придумали. Я совершенно ничего не знаю ни о нем, ни о его жизни, ни о том, что подтолкнуло его писать подобные вещи, но осознала, что его жизненный опыт может быть гораздо тяжелее и интереснее моего.
Такое чувство называется зондер.
P.S.: Спасибо доброй скрипке по имени Маша за консультацию по флажолетам и прочему. 🙂
Цит. «В мире есть всего несколько инструментов, которые могут выходить за границы нот и издавать более широкий диапазон звука, чем обычные инструменты»
Вопрос: а какие ещё такого рода инструменты?