Упайя Плутону: Радиация и Кошмары

Я стою перед домом, где я выросла и смотрю на подъезд того, что стоял напротив, зная наперечет каждую деталь старых, послевоенных окошек и красивой белой лепнины. Майский вечер, закатное солнце, полная тишина и штиль. Мне приятно тут быть, тут пахнет такими знакомыми зарослями сирени, терпкой древесной смолой из маленького парка рядом, и чем-то еще неуловимо знакомым и притягательным для меня. Прогуливаюсь по улице, осматриваю свой дом, заглядываю в свое окно, от которого уехала 17 лет назад, решаю зайти в подъезд.

Он меня удивляет. Большое помещение, которого там никогда не было, заставлено старинной мебелью, покрытой золочеными эмалями, орнаментами и диковинными стеклянными вставками. На один из комодов оперся спиной мужчина лет 40-50, эдакий харизматичный бродяга в поношенной кожанке и широкополой старой шляпе. Есть такие лица,  объективно некрасивые, но яркие, запоминающиеся и словно вкручивающиеся в твою память навсегда. У него именно такое лицо. Грубоватое, с крупным подбородком и тяжелыми бровями, массивным носом и маленькими, удивительно молодыми глазами. Мужчина смотрит на меня с ироничным любопытством, потягивая что-то неожиданно розовое из очень старой, помутневшей стеклянной бутылки.

— Здравствуй, Милен. Я Домаха и я услышал.

Провал. Я просыпаюсь у себя дома. Просыпаюсь от звука открывающейся двери. Первая мысль — муж забыл закрыть дверь и ее открыло сквозняком, надо встать запереть ее, но я не могу пошевелиться. Паралич. Открываю глаза и вижу, что в квартиру вошел сосед, славящийся в доме тем, что у него шизофрения и странные припадки агрессии. Садится на кровать, поглаживает меня по щеке, ухмыляется… Бросок и я ощущаю что на моем горле сомкнулись ледяные, твердые пальцы, а его лицо — совсем близко к моему. Из-под воротника соседа вылазит несколько мелких сколопендр, падают мне на лицо и меня парализует полностью, изнутри — ужасом, снаружи — параличом, я хочу кричать что есть мочи, но получается только невнятное сипение.

А сосед, вдруг говорит голосом бродяги:

— Ой, смотрите-ка! Страшно тебе? А двери надо запирать, девочка, и ключи не давать кому попало. Дала ключ от дома и от себя всем, кто попросит, а теперь жалуешься, что предают и вредят? Что ж, поменяй свои двери, пересмотри замки и всех, кто имеет к ним доступ. А иначе… — он не договаривает, и ухмыляясь достает из кармана еще одну сороконожку, которые являются моей фобией №1, и демонстративно сажает мне на шею.

Кричу от омерзения и проваливаюсь обратно в подъезд. Домаха все так же попивает свой странный напиток и молча ухмыляется, а я сижу на полу и реву от пережитого ужаса. Наконец, ставит бутылку на изящный столик и говорит:

— Сопли то вытри. То, о чем ты просишь — реально, но как ты это потянешь, если не справляешься с ерундой, типа пары злопыхателей? Ты же утонешь от серьезной волны негатива в свой адрес, девочка. Думай! Думай и работай, и не пускай кого попало к себе в душу, ибо до моего гнева тебе еще далеко. Но это так, лично тебе… Что ты хотела знать?

— Ты же граха Плутона? Я хотела узнать тебя…

— Узнать меня? Что ж, это нетрудно. Посмотри во двор!

Смотрю во двор и понимаю, что сумерки становятся всё более неестественными, воспаленно-красными, с желтовато-горчичным подтоном, словно на весь мир наложили фильтр — красноватую сепию. Причем ползет она из той самой бутылки, откуда пил бродяга. Где-то на уровне интуиции понимаю, что этот свет очень радиоактивен и буквально разлагает всё живое, гноит и, утробно урча, поглощает гниющие массы.

Домаха вдруг грубо берет меня за руку выше локтя и мы нарочито неторопливо идем вдоль стремительно гниющей улицы. Краска на домах и гаражах слазит, они покрываются ржавчиной, асфальт рассыпается в прах, деревья превращаются в коричневые кучи гнили и трухи. Мне мерзко и страшно.

— А вот он я! Это — я. Знаешь, что такое абсцесс? Это когда в тело попадает что-то чужое и вредное, а тело не может это вытеснить иначе, чем с кучей гноя. Это место опухает, болит, становится эпицентром воспаления, но выдавить инородное нельзя, пока абсцесс  не созреет, как спелый плод, пока нижний слой кожи достаточно не прогниет, чтобы гной вышел наружу, открыв себе путь. Раньше срока он не выйдет, позже — будет поздно… Так происходит очищение от скверны.

Я есть гноитель, Милен. Я есть распад, разложение и гной. Но подумай о том, что таким образом тело чистится, очищается от старого, больного, воспаленного, ненужного… Страна чистится от больных и стариков с войной. Боль от тирана дает революции.  Мир чистится от лишнего с катастрофами и наводнениями. Сознание чистится через боль и потери. Чистота и новизна дорогого стоит, как и сила, потому что у любой монеты две стороны. Я — это больная страсть и ревность, высокомерие, деспотизм и желание власти, неуважение, кровавый мятеж и садизм, мстительность и репрессии, где жизнь ничего не стоит, а личность каждого ничтожна перед толпой. Я — эта толпа! — он ухмыляется. — Но я же — сила, сплоченный коллектив и его лидер, я — цель и силы ее достигать, я — праведный гнев и власть над умами! Марс — первое мое лицо, лицо воина и лидера. Гноитель и Разрушитель — второе мое лицо, лицо палача, но и лидера еще выше.

Он швыряет бутылку куда-то за гаражи, она разлетается осколками и цвет воздуха становится совсем красным, я ощущаю это как смесь радиации и электричества,  энергетика и суть Плутона летают в воздухе подобно этой смеси.

— В тебе вот воспалены старые связи… — задумчиво говорит Домаха. — Как дохлые змеи, они протянуты через сердце и не дают тебе дышать, эти твои любимые мертвецы и предатели. А представь, что они загноились и вышли бы? Хочешь так? День боли вместо десятилетий? Ха! Смотри на тот дом! — его хватка становится болезненной. — Внимаааательно смотри, не отворачивай личко, я сказал!

Я покорно смотрю на дом и понимаю, что он полностью заколочен, даже дымоходы. Мой взгляд словно проваливается в него, и я вижу как в каждой комнате, в духоте, в тусклом свете старых, закопченных лампочек и радиоактивном треске, лежат люди. Кто на кровати, кто на полу, кто на кресле… Какой-то отвратительно толстый голый мужчина лежит в пустой ванне и трясется в лихорадке. Они все без сознания, но живы, словно в глубочайшем и болезненном сне. И я понимаю, что они гниют. Гниют изнутри, чернеют и стонут от интоксикации и боли, но не просыпаются, а продолжают лежать в этом кошмарном доме.

Мне становится нехорошо, но крепкая и жестокая рука заставляет меня стоять на месте и смотреть:

— Почему это с ними происходит?…

— Они уже покойники. Они были слабы и впустили в себя то, что гноит мозги: страх, нетерпимость, высокомерие, жажду наживы и жестокую, черную неблагодарность. Впустили, а выпустить не хотят! Дорожат этим дерьмом, дорожат своими обидами, претензиями, положением да жалкими титулами. Они закрылись от мира и нового, зациклились на себе самих, не желая работать над своими трещинами и отпускать старое и вредное. Что ж, пусть насладятся им сполна!  А где-то проходит точка невозврата… Смотри на толстяка. Человеку этому нужно  всё больше и больше, больше и больше! Роскоши, денег, власти, еды.

Полный  мужчина, придавленный собственным животом, начинает корчится в ванне и стонать. Отвратительно-желейное, белое пузо раздувается от гноя и чернеет, изо рта начинает течь желтая слюна с кровью. Всё вокруг давно красное, как свет в фотолаборатории, всё трещит от радиации и каких-то белых, грибковых спор, которые летают по дому и разлагают людей заживо. Мне уже отчаянно дурно, но Плутон продолжает:

— Смерть и гниение — это часть процесса жизни, просто кто-то начинает гнить задолго до того, как его поместят в могилу. Чтобы появилось новое дерево, должны сгнить старые растения, чтобы появился новый, сильный человек, слабости и пороки должны отгнить  и отвалиться, давая дорогу новому. Сила идет только на чистое. Власть приходит только к тому, кто к ней готов. Я нетороплив. Власть моя — это власть выше Марса, это власть и сила такого масштаба, который ведет и очищает целые страны, континенты, целые народы падают ниц перед этой силой. Слабый ее не выдержит, сломается, но чтобы быть поистине сильным, нужно быть чистым. Тогда сила проходит по телу и не ломает ему хребет, не сносит голову, не рушит психику… Хочешь, покажу твою главную слабость?

— Хочу.

Провал. Просыпаюсь в квартире бывшей подруги, лежа на диване. Подруга смотрит телевизор и мало заинтересована моим присутствии. Каким-то образом я понимаю, что через 7 минут ровно здесь начнется то же гниение, что в доме с толстяком, и я могу попасть под раздачу. Меня охватывает паника, трясущимися руками нашариваю на диване свою сумку и бегу к двери. Подруга меланхолично смотрит мне вслед и говорит бесцветным голосом:

— Уже уходишь?

— У-ухожу, да… — нащупываю ручку.

— Дверь запри за собой. — она отворачивается к телевизору и забывает обо мне.

Запираю дверь, бросаю ключи от нее куда-то в угол подъезда, и бегу прочь из этого дома, боясь даже обернуться. Ощущение такое, что я оставляю в нем всё, что заставляло меня воспаляться и болеть внутри, все обиды, боль, сомнения, глупые претензии… 7 минут и это всё превратится в гной. А гной мне не нужен. Улица, летняя, светлая, чистая улица. Свет становится чуть слабее и я понимаю, что это утренний свет из окна в моей квартире, а я лежу вся в слезах. Я проснулась. Я дрожу, но я благодарна за эту дрожь.

(с) Mylene Maelinhon \ материал Archaic heart